Улыбка Лизы. Книга 1 - [29]

Леонардо остался жить в боттеге Вероккьо, и заказ монахов из Велламброзо – запрестольный образ «Крещение Христа» они выполняли вместе. Вероккьо доверил ему изобразить одного из ангелов и пейзаж, а фигуру Христа позволил лишь расписать красками по своему рисунку. Леонардо полюбил работать маслом, усвоив сию манеру у фламандца Ван дер Гёза, подглядев в прошлом году, как оный расписал алтарь Портинари. А Вероккьо оставался верен темпере. Своего ангела Леонардо переписывал уже в третий раз. Он подходил к зеркалу и долго вглядывался в собственное отображение. За слоем амальгамы ему чудилось лицо мальчика с воздушными локонами и пытливыми глазами. Таким и получился ангел – с нежным лицом и мудростью старца во взгляде.

– Не боишься испортить, чрезмерно улучшая? – раздался за спиной насмешливый голос Сандро Боттичелли¹.

У него собственная боттега, и ему благоволит Лоренцо Медичи. Пять лет назад ему отдали большой заказ для украшения судейских кресел в зале заседаний Торгового суда, хотя взять его тогда хотел Вероккьо, а в прошлом году «Святой Себастьян» Сандро украсил колонну в церкви Санта-Мария-Маджоре.

– Твой ангел словно живой, – восхитился друг.

– А про пейзаж что скажешь? – спросил Леонардо и замер в ожидании, поскольку ждал оценки своей первой большой работы.

– Растряси краску по холсту, не хуже будет, поверь мне, – рассмеялся Боттичелли.

– Тебе не нравятся пейзажи, ибо ты думаешь, что искусство их создания постигается легко и быстро. Но ты ошибаешься, – обиделся Леонардо.

– Возьми к примеру пейзажи, коими Гоццоли украсил дворец Медичи. Какая, скажи, от них польза? Фигуры на этих картинах настолько хороши сами по себе, что могут быть на любом фоне.

– Ты заблуждаешься, Сандро, – возразил подошедший к ним Вероккьо, – пейзаж показывает человека как часть природы. В этом и есть гармония.

– Однако красота изображённой фигуры превыше всего, – настаивал Боттичелли. Иногда этот мечтатель делался невыносимо упрямым.

– А я думаю, что художник должен любить всё, что составляет предмет живописи, – сухо молвил немногословный Вероккьо и добавил, улыбаясь, дабы не разжигать ссору: – В одном ты прав, Сандро, ангел Леонардо в самом деле великолепен, – он подошёл к картине ближе и, всматриваясь в неё, сказал:

– А помнишь, когда-то давно ты спросил, знаю ли я живописца по имени Леонардо да Винчи, а я не знал, что тебе ответить? Но сейчас я говорю тебе: да! Знаю! Вот он стоит перед нами, – прищурил и без того крохотные глаза. – Может, в этом есть и моя заслуга? Леонардо, – продолжал он, и голос его зазвучал возвышенно, – больше мне нечему тебя научить. В живописи ты превзошёл меня.

Вероккьо взял с мольберта кисть и нарочито театрально (режиссёр всех праздников во Флоренции!) преломил её о колено.

Леонардо покраснел от неожиданной похвалы учителя, по обыкновению скупого в выражении чувств. Слова Маэстро были ему приятны, но дабы скрыть неловкость, он со смехом, подражая хрипловатому голосу Вероккьо, обратился к Боттичелли:

– Сандро, ты так и не объяснил нам, почему у тебя предметы второго плана кажутся меньше предметов третьего плана.

Все рассмеялись.

– А как ты будешь подписывать свои работы? – спросил Вероккьо, размашисто черкнув имя в левом нижнем углу картины.

Сей вопрос смутил Леонардо. Он не думал прежде об этом. Люди дали ему имя, и он отзывался на него, посему как не помнил прежнее, а женщина из прошлого, что так часто приходила во сне, только улыбалась и молчала.

Много лет назад, когда он только начинал обучение в боттеге, в памяти всплыло неизвестное ему доселе имя – Леонардо да Винчи, кое (и сомнений на сей счёт не было) носил величайший живописец. Он захотел увидеть картины оного, но Вероккьо только глянул с удивлением из-под кустистых бровей и задал ему в тот день черновой работы более, чем обычно.

А Леонардо тогда подумал: ежели многие прибавляли к имени название мест, откуда были родом, то, стало быть, и он может называть себя Леонардо да Винчи?

Но подписывать этим именем работу не решился. Только в нижнем углу оставил силуэт взлетающей птицы.

От размышлений его отвлёк Боттичелли, предложив пойти вечером в сады Сан-Марко, где собирались поэты и философы из Платоновской академии. Сандро часто бывал там, и Леонардо давно желал войти в круг друзей Медичи. Он даже приобрёл книгу Марсилио Фичино² «О бессмертии души».

– Марсилио написал «Комментарий на «Пир» Платона». Сочинение своё назвал «De amore», – сообщил Сандро.

Внутренние дворы монастыря Сан-Марко – прекрасные сады, галереи коих украсил античными скульптурами дед Лоренцо – Козимо. Арочные своды покрыл фресками великий Гоццоли³. Здесь собирались философы и поэты Флоренции, и Леонардо чуть оробел – он не был знаком со всеми собравшимися. Из мраморных ниш следили незрячие глаза римских императоров.

В центре сада под сенью ливанского кедра уже немолодой Марсилио Фичино с седыми висками, но худощавый, подобно юноше, в белой тоге, ниспадавшей красивыми складками на грудь, оголяя правое плечо, оживлённо беседовал с Джулиано Медичи. Заметив поэтов Кристофоро Ландино⁴ и Томмазо Бенчи⁵, прогуливающихся по галерее, Леонардо захотел направиться к ним, но Сандро увлёк его в другую сторону – к Лоренцо Медичи, за которым, как всегда, неотлучно следовал поэт Полициано