Улыбка Лизы. Книга 1 - [28]

– А всему виной законы, кои проталкивают в Синьории люди Медичи. Ни один подмастерье-суконщик не может открыть свою мастерскую ни рядом с лавкой хозяина, ни за городом. Дабы торговать разными товарами, надобно открыть сразу несколько лавок, а сие не каждый осилит.

– Говорят, ремесленникам запретили самостоятельно закупать чёсаную и крашеную шерсть?

– Не только, но и продавать сырьё, не ими произведённое!

– Синьоры! – прервал разговор Бендетто дель Абако. – У молодого человека отличная идея, как превратить Флоренцию в морской порт. – Прошу, Леонардо!

Сер Пьеро воспрял духом (не зря же он затеял этот ужин) и подал слуге знак принести ещё вина. Леонардо рассказывал про давно просчитанный им проект отведения вод реки Арно по каналу, каковой следует проложить между Флоренцией и Пизой, стоящей на море. Пылкое обсуждение проекта гостями, разгорячёнными вином, продолжалось до полуночи – выгоду сего предприятия понимал каждый. Канцлер пообещал вынести проект на заседание Совета Ста, а инженер Бендетто дель Абако даже прихватил несколько чертежей с собой. Они с Леонардо расстались друзьями.

Глава одиннадцатая Память

ФЛОРЕНЦИЯ. 1475 ГОД

Иногда он просыпался от страха задохнуться. Большая птица сидела на его лице, раздвигая сильным хвостом пересохшие от жажды губы, и больно била клювом, выбирая запёкшиеся сгустки крови, а он не мог прогнать её. Мозг пронзала мысль: как только птице надоест клевать слипшиеся комья волос, она ударит по незащищённым глазам. Его спина всегда помнила ледяной холод острых камней, а губы – вкус птичьих перьев. Так начиналась его память.

Теперь он знал, что птица сия, красиво парящая в густо-синем небе меж обрывками жидких облаков, – коршун, и часами следил за ее полетом, пытаясь понять, что за сила удерживает божью тварь в воздухе. Леонардо вспомнил вчерашний спор с Томмазо, как и он, одержимого мечтой – подняться над землёй, дабы испытать блаженство свободного парения, кое бывает только во сне. И всё-таки прав не он, думает Леонардо: опорой для крыльев может служить только сам воздух. Отложив в сторону чертежи летательной машины с парой машущих крыльев, снабжённых системой блоков, и движимый уже иной мыслью, быстро набросал новый эскиз.

Всё, чем богат Томмазо Мазини – небольшая литейная мастерская в сыром подвале каменного дома в квартале ремесленников и репутация еретика, да ещё познания в алхимии, кои привёз он с Востока, за что и получил прозвище Зороастр де Перетола. Множество слухов и догадок кружило вокруг него. Невысокий, но жилистый и сильный, с курчавыми волосами, заострённым подбородком и цепкими глазами, он и впрямь был похож на обитателя преисподней. Леонардо полюбил Томмазо, как наилучшего из всех механиков Флоренции. Ему нужны были золотые руки Зороастра, коими сказанный воплощал задуманное им. Сер Пьеро да Винчи порицал сие знакомство – во-первых, еретик, беды не оберёшься, а во-вторых, не пристало живописцу водить дружбу с простолюдином.

– Признайся, где ты берёшь свои задумки? – прищурив аспидные в серую крапинку глаза, спрашивал Томмазо.

– Во сне, – честно отвечал Леонардо.

– А что сказал сер Бендетто Абако насчёт машины, подающей воду на высоту? Удалось ли ему заинтересовать кого-либо твоими чертежами?

– Пока нет. Увлечён написанием учебника по арифметике.

Леонардо рассказал, что опять видел во сне летающий механизм – огромную металлическую птицу.

– Из металла? – сомневался Зороастр. – Не полетит! Нужно из чего полегче.

– А крылья у него были неподвижны, – вспоминал Леонардо.

– Но все птицы, взлетая, машут крыльями! – упорствовал Томмазо.

– Ну а когда парят? К тому же кости у птиц заполнены воздухом, они ведь легчайшие.

– Вот и я об этом толкую. Из бамбука или тростника надо делать, – продолжал гнуть своё Зороастр де Перетола.

Леонардо показал ему ещё один рисунок – устройство, что позволит прыгать с любой высоты, не рискуя убиться насмерть. Томмазо почтительно – двумя пальцами – взял из рук Леонардо листок бумаги и долго изучал чертёж, прежде чем спросил:

– Из какого материала думаешь делать?

– Из плотной ткани. Парусина или тент. Каждая из сторон, равно как и высота, должна составлять двенадцать длин руки.

– Ну что ж, это сможем, – погрузив мозолистую пятерню в жёсткую шевелюру, согласился Томмазо.

– Ничто не двигается само собой. Дабы поднять в воздух аппарат, требуется особая сила, – размышлял Леонардо, – у птиц это сердце, кое разгоняет кровь и питает мышцы. Машине тоже нужно сердце.

Как его сделать, он не знал.

Два года назад он записался свободным живописцем в гильдию святого Луки, но жить остался в боттеге Вероккьо – переезжать в дом сера Пьеро не захотел. Франческа, вторая жена сказанного, умерла год назад. Также тихо, как жила, она с виноватой улыбкой ускользнула в другой мир. Незаметная, будто тень, дочь чесальщика шерсти так и не смогла стать госпожой в доме нотариуса Синьории и родить серу Пьеро законного сына. Зато третья – Маргерита – дочь Франческо ди Гульельмо – настоящая хозяйка. Крикливый голос её с утра до вечера заполнял все этажи дома. Казалось, она могла быть одновременно во многих местах: и кухарку бранила, и отдавала указания садовнику, и обсуждала с соседкой городские новости, а потом часами высиживала на балконе под палящим солнцем, высвободив через дыру в соломенной шляпе тусклые волосы, обильно смазанные отстоем белого вина с оливковым маслом для придания им золотистого оттенка. Будучи женщиной небольшого ума, она и не пыталась скрывать неприязнь к Леонардо. При его появлении в доме и без того тонкие губы её сливались в дрожащую линию, а она молча удалялась с гневно-выпрямленной спиной. Когда живот с законным наследником сера Пьеро да Винчи стал горделиво показываться в дверях прежде её самой, Леонардо и вовсе перестал бывать в этом доме. Своих денег на открытие мастерской у него не было, а деньгам главного нотариуса счёт теперь вела Маргерита.