Улыбка Гекубы - [3]

Саночкин затащил обоих поглубже в подворотню, обхлопал карманы, вытащил у раздолбая бабский платок и у них обоих — паспорта. Ментам не обязательно сразу знать, что эта пара алкашей — иностранцы. Хлыщ уже больше ничего не скажет, а раздолбай пусть говорит, когда придет в себя и починит сломанную челюсть. К этому времени его подопечные уже улетят…

Два оставшихся дня Саночкин честно бдил, следуя контракту, но больше у негра и блондинки никаких проблем не было. Злополучный же платок Саночкин на следующий день незаметно сунул в блондинкину сумочку, которую эта раззвява открывала настежь в каждом магазине и в каждом третьем подолгу забывала захлопнуть.

В последний день в Москве платок вновь оказался у нее на шее. С ним она и поднялась на борт самолета, под руку со своим негром.

Дождавшись взлета, проводив глазами лайнер, Саночкин облегченно вздохнул и поехал из аэропорта домой. Дело было сделано. По возвращении он отогнал свою тачку на стоянку возле дома и за пятьдесят метров пешком до подъезда успел вымокнуть и зачерпнуть полные боты холодной воды из лужи. Ну что за дрянь эта осень! «Очей очарованье»? Нет, все-таки Пушкин — редкостный сукин сын.

Дома Саночкин первым делом разулся, сбросил мокрые носки, влез в самые теплые домашние тапки — и лишь затем позволил себе скинуть верхнюю одежду и заварить чаю. Согревшись, он ткнул пальцем в телевизионный пульт, чтобы посмотреть прогноз погоды: не ожидается ли завтра опять какой-нибудь атмосферной мерзости вроде дождя?

Однако вместо барышни-синоптика на экране возник высокий сивобородый и длинноволосый придурок, одетый в черные с перхотью брюки и свалявшийся болотно-зеленый свитер. Нижняя половина этого помоечного гардероба крепилась к верхней траурными подтяжками. За спиной сивобородого полыхал ярко-красный фон, словно телестудию подпалили с четырех сторон.

— …ремейки, ремейки! — сердито орал придурок. — Вот что губит на корню нынешнюю культуру! Пойдите в книжный магазин и плюньте наугад в любую книгу — гарантирую, попадете в ремейк. У этих умственно отсталых дегенератов, по недоразумению называющих себя современными писателями, сегодня полностью атрофирован орган, который отвечает за фантазию! Они не умеют что-либо придумывать своими дырявыми извилинами, они способны только красть у мировых классиков. И ладно бы они только крали, но нет! Эти варвары еще норовят совершить насилие над великими сюжетами, вырезая главное — трагические финалы. Прямо к кровоточащим обрубкам знаменитых фабул они пришивают без наркоза пресловутые хэппи-энды… Тьфу!

Сивобородый злобно закашлялся, пропал из кадра и вернулся уже со стаканом в руке. Тем временем на красном фоне нарисовались два других придурка, сидящие поодаль, — один кратко стриженный, сушеный, джинсовый и очкастый, а второй совсем безволосый, вельветовый и розовомордый, наподобие пупса. Почуяв паузу, в разговор влез очкастый сухарь.

— А что вы имеете против хэппи-эндов? — с гнусной ухмылочкой спросил он и подмигнул в камеру: щас я, мол, его раздразню. — Народ, знаете, любит хорошие душевные концовки. Это так очевидно, это так естественно… это так высоконравственно, в конце концов. Если ваш друг отнимет у живодеров щеночка, вы его похвалите за благородный поступок, верно? Так чем же хуже писатель, который, например, возьмет тургеневский рассказ и спасет собаку Муму от смерти?

— Всем хуже! Всем! — заверещал сивобородый. — Не смейте передергивать, не смейте путать литературу с жизнью! Литературным персонажам должно быть, обязано быть ПЛОХО! Искусству до зарезу необходимы страдания, необходимы трупы любимых героев в последнем акте, необходимы плохой финал, реки крови и море слез. Без страданий нет очищения, нет катарсиса, и вместо литературы, пробуждающей чувства добрые, мы получаем более-менее занятные историйки для дебилов… — Придурок отхлебнул из своего стакана и провыл нараспев: — «Что ему Гекуба? Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать?» Рыдать, вы поняли меня? Рыдать, а не радостно хихикать!.. Вы, конечно же, согласны со мною, коллега?

Вопрос был адресован вельветовому пупсу. Тот заерзал на месте.

— Ну, в принципе, да, пожалуй, — промямлил он. — С точки зрения композиции или, допустим, законов сюжетосложения, логики фабулы… — Лысый замолчал и внезапно, словно набравшись смелости, добавил: — Но в детстве я всегда мечтал спасти Муму… и Чапаева… и Эвридику… и еще устроить свадьбу Дубровского с Машей Троекуровой… Извините.

— Браво! — зааплодировал очкастый, наслаждаясь видом отвисшей челюсти у сивобородого. — Браво!! Прекрасный финал для нашей передачи! Итак, дамы и господа, вы смотрели очередной выпуск ночного литературного ток-шоу…

Саночкин громко, в три этажа, непечатно обложил всю эту вшивую троицу и обрубил болтливый телек на полуфразе. Бездельники, с важным видом толкующие о жизни и смерти, о книжках и прочей белиберде, всегда его ужасно злили. Про жизнь и про смерть сам Саночкин знал уж наверняка поболее этих умников, а художественную литературу искренне ненавидел со школы, употребляя ее теперь только по обязанности — когда, например, сидел на толчке или когда старался побыстрее заснуть.