Улыбка Гекубы - [2]

Саночкин не любил рослых негров и глупых грудастых блондинок, хотя, к примеру, низеньких индейцев и умных плоских брюнеток он не любил тоже, а всех азиатов и рыжих считал жлобами. Однако это никак не влияло на работу. Человеку его профессии платят не за любовь — платят за результат. А за любовь башляют другим, в другом месте, другие деньги. И, кстати, гораздо меньшие: Саночкин знал тариф путан и за мелочность запросов глубоко их презирал. Что, само собой, не помешало ему пару лет назад, когда он еще работал по русским заказам, выручить трех шлюх подряд. Одной — устроить побег из тюрзака накануне отправки в колонию. Другую — защитить от «кота» с во-от таким ножиком. Третью — буквально вытащить из-под вагона метро, куда дура кинулась сама, вообразив, будто хахаль ее не любит. За те же деньги, просто из привычки все доводить до конца, Саночкин полялякал с этим хахалем, и после беседы зубов у того стало меньше, а желания строить семью поприбавилось…

На другое утро Саночкин, оседлав свою «девятку», поехал в Шереметьево-2. Чартерный рейс из Венеции прибыл с задержкой в полтора часа. За это время Саночкин успел рассмотреть жиденькую толпу встречающих и наметанным глазом выделить четверых: телку за тридцать, которая, судя по лицу, обогатила не одну косметическую фирму, а также двух молодых смазливых раздолбаев и, наконец, подтянутого хлыща в иностранной военной форме с висюльками. Вот этот четвертый и был, похоже, самой большой гнидой. Едва чартер сел, едва негр в парадном мундире и с блондинкой показались на выходе «виповского» зеленого коридора, как хлыщ, еле кивнув блондинке, сразу кинулся обниматься-целоваться к негру — да так, что искры полетели от соприкосновения двух мундиров. Саночкин напрягся: неужели педик? Нет, вроде не похож. Тогда зачем эти охи-вздохи? Только человек, полностью лишенный интуиции, мог поверить в искренность резвых объятий. У Саночкина, слава богу, с проницательностью все было в порядке. Он взял подтянутого на заметку. И не ошибся.

Вечером того же дня, когда негр с блондинкой, нагулявшись по городу (Красная площадь, Манежная, Третьяковка, парк Горького, ВВЦ, балет в Большом), вернулись в гостиницу и заперлись в своем люксе, хлыщ — уже в штатском — вместе с одним из раздолбаев были замечены в пивном подвальчике на Тверском. Через пару кружек к этой компании присоединилась та самая баба в косметике, которая вручила хлыщу какой-то сверток и быстренько смылась. С расстояния в три столика Саночкину было отлично видно, как хлыщ разворачивает сверток, как достает яркую тряпицу, нюхает, закатывает глаза, передает ее молодому раздолбаю, оба смеются… Та-а-а-ак, интере-е-есно! Шейный платок блондинки!

Саночкин не любил Пушкина, блондинок, негров, шлюх, военных, французов, китайцев, журналюг, дикторов ТВ, швейцаров, официантов, мойщиков машин и еще много разного пестрого народа, но вот кого он просто ненавидел — так это извращенцев. Сама мысль о том, что взрослые мужики воруют или перекупают ношеные бабские колготки, трусики и прочие личные шмотки, вызывала у него тошноту. Сейчас даже пиво встало у него поперек горла и едва не отправилось вспять. Надо было действовать и быстро. Саночкин не собирался вникать, женой или там не женой приходится блондинка негру. Хватит того, что они живут в одном номере и поручены ему, Саночкину. По условиям договора он может отметелить всякого, кто наезжает на людей с фото. Извращенцы сперли у блондинки платок? Считай, наехали. Остальное его не колышет.

Саночкин вышел из подвальчика раньше, чем эти двое, чтобы занять самую выгодную позицию, — в ближайшей темной подворотне, мимо которой не пройти было невозможно. Получасом позже раздались шаги. Они. Саночкин вышел из тени наперерез, нетрезво качаясь, как клен из песни.

— Гас-па-да… — задушевно проблеял он и двинулся им навстречу. Руки он расставил в стороны. В левой перчатке пряталась килограммовая гирька.

Извращенец помоложе, сделавший брезгливую попытку уклониться от объятий, абсолютно случайно угодил челюстью под левую руку. Кррак! — и раздолбай, способный теперь уже только мычать, влип в ближайшую стену и по ней тихонько поехал вниз.

Хлыщ оказался проворнее. Отпрыгнув назад, он выхватил откуда-то длинный тонкий кинжал — что-то среднее между устричным ножом и морским кортиком — и разразился длинной непонятной фразой. Ни одного из десятка слов на итальянском, выученных по словарю, в этой фразе не было.

— Пиано, дурак! — скомандовал ему Саночкин. — Давай престо-престо, но очень легато клади на землю свою железяку, если хочешь жить. Дольче вита хочешь, говорю? Тогда брось. А то я тебе устрою виа долороза.

Хлыщ, однако, решил поиграть в крутого и нагло попер на Саночкина, размахивая своим дурацким холодным оружием. Ну и зря. Кто к нам на Русь с ножиком придет, от него и погибнет. Особенно если напорется на профи. Первый выпад извращенца оказался последним — оружие вернулось к хозяину, только лезвием внутрь и рукояткой наружу.

— Сам виноват, — злобно проговорил Саночкин. — Итальянским же языком ему, мудаку, предлагали по-хорошему. Для чего, он думал, я слова учил? Чтобы в опере петь?