Улыбка фортуны - [10]

По дороге через понтонный мост мы встретили старшину из моей саперной части. Он предъявил конвоиру на меня претензии. Тот, человек служивый, следовательно, бюрократ, заявил, что он за меня отвечает, и дал адрес, где меня следует искать. В общем, только я успел помыться в бане и поужинать со своими новыми хозяевами (ординарец у чекистов должен быть человеком преданным и его подкармливают особо), как явился мой старшина с соответствующими бумагами, и снова под конвоем — «чтоб опять не убег» — повел меня в свою часть. Так бесславно закончилась моя вторичная служба в НКВД.

В части меня представили «пред грозные очи» полковника Кисилева, который сначала меня «облаял» за «дезертирство», а потом заявил, что он аннулировал ранее поданное представление меня к ордену за форсирование Днепра. Я вздохнул свободно, так как имел все основания рассчитывать на худший исход.

Поскольку я в то время был фаталистом и верил, что доживу до шестидесяти лет (теперь мне бы хотелось продлить этот срок), у меня не было оснований бояться смерти. Больше всего я боялся тяжелой работы. Функция сапера сводилась или к строительству (работа тяжелая, но менее опасная), или к минированию-разминированию (профессия, которая послужила поводом для поговорки, что сапер ошибается только один раз).

Если я имею возможность писать эти строки, не трудно догадаться, что ошибиться мне так и не довелось.

Встретившись после войны с одним однополчанином, я узнал, что ко дню Победы в нашем батальоне из тех, кто ехал с нами на фронт в начале 1943 года, осталось всего три человека (Я не в счет, так как выбыл по ранению за два месяца до окончания войны).

Разминировал я с удовольствием (возможно, сознавая, что антитезой служат земляные работы), чувство опасности приятно щекотало нервы, и меня все чаще и чаще брали разведчики для разминирования проходов в минных полях. Кончилось тем, что меня перевели в роту разведчиков.

Однажды упомянутый выше полковник Кисилев приехал вручать награды. Узнав меня, он зычно приказал командиру роты:

«А этого привязать за веревочку, а то опять сослепу уползет к немцам, и ходи потом из-за него по особым отделам». Но гнева в его словах я не почувствовал…

Теперь я с удивлением думаю, как ухитрялся впотьмах со своей близорукостью находить мины и довольно тщательно обезвреживать проходы. Интуиция? Судьба? Во всяком случае, никто из разведчиков, ползших сзади меня, не подорвался на мине.

Страх

Хотя я был фаталистом, но и мне довелось почувствовать, что такое страх. Я решил обследовать маленький домик метрах в пятидесяти от нашего наблюдательного пункта. Зайдя в него, я начал просматривать оставленные немцами журналы, богато иллюстрированные порнографией. В это время где-то вблизи за линией фронта четырежды проскрипел немецкий реактивный снаряд, который солдаты окрестили «скрипаком» за характерный звук, издаваемый при вылете из орудия. Будучи уверенным, что немцы обстреливают наши тылы (от линии фронта домик находился метрах в двухстах), я спокойно продолжал рассматривать «волнующие» иллюстрации до тех пор, пока взрывная волна не отбросила меня от окна в дальний угол комнаты. После второго взрыва домик развалился, кровля села на поваленный шкаф, и меня едва не придавило. Я совершенно спокойно подумал: «Второй разрыв ближе первого, следовательно, третий придется в меня… Ну, Сергей Георгиевич, не дожить тебе до 85 года». Потом где-то поблизости разорвался третий и немного подальше четвертый снаряд. И вот, когда реальная опасность миновала, я почувствовал, что нижняя челюсть у меня ходит ходуном, ноги не слушаются и колени трясутся. Когда я выбрался из-под обломков и пришел к своим, они говорили, что на мне лица не было, я был бледен, как стена (что, возможно, усугублялось пылью от штукатурки). Товарищи, видевшие, как был разрушен снарядом домик, решили, что я убит. По-моему, они тоже за меня испугались. По крайней мере, в дальнейшем никогда не подтрунивали над моим «бледным видом».

Жизнь собачья

Однажды меня и еще одного солдата, Сафарова, вызвали в штаб бригады. Штаб находился в городе Брагине, километрах в тридцати. Когда мы пришли, нам сказали, что штаб переехал в Хвойники. Из Хвойников нас послали в какую-то деревушку, а оттуда в следующую, так как штаб разместился в разных деревнях и начальник, нас вызывавший, остановился во второй. В общем, за сутки мы прошли около ста километров и были очень рады, когда нам сообщили, что дело не спешное и можно отдохнуть в избе. Отдохнуть в избе! Трудно представить, какая это роскошь.

В Мозырской области, где шла при немцах партизанская война, почти все деревни были сожжены. Редкие уцелевшие избы занимались большим и малым начальством, а нам, солдатам, приходилось или рыть землянки, или, на одну ночевку, норы в снегу. Обычно дневальный через каждый час, ударяя спящего ногой но подошве, будил его словами: «встань, поссы». И действительно, вспомнив об этом, спящий сразу вставал, мочился, потом прыгал немного, чтобы согреться, и снова шел в нору — спать. Откуда бралось у нас столько мочи, не знаю, но на каждую побудку ее хватало.