Улялаевщина - [8]

А на лысине снега арена зрелищ;

Сановито дуясь пышится, кокочет

Золотосинечсрионный петух,

Пока подпущен на-лету

Рябоватый кочет.

Взял с карьера - прыгнул в бой.

Тот нырнул - он вперелет.

Пышноперое жабо,

Черный королек.

Нос к носу. Яйца щек.

Громких крыльев голоса.

Пиф! Перья. Пиф! еще1

Хвост ощипан, гол и сам.

Алый снег пушит-снежит,

Астма, брызги, звезды лап...

Пиф! перья - шпора - жиг1

Каюк, брат. Сдала.

'Этой славной битвой под костровый угар

Забрызгана брезентная палатка без пуха,

Где, тухлым грибком от мороза опухнув,

К кольцу привязанный трясся Гай.

Почему не убил его бандитский блат?

Как это оставили чекиста на свете

Бдтько, должно быть, и сам не ответит.

Кто его знает? Монаршая блажь...

Да еще безалаберщина. Анархисты

Не очень обожали судить да рядить.

Хочешь - айда в боевые ряды,

Не хочешь - шашьи свисты.

Тут как придется - не обессудь,

Смотря в каких они настроеньях.

Короче: был или не был суд,

Но как бы там ни было, Гай - пленник.

К нему иногда прибегала Анютка,

Прислуживающая Тате,

И громко шипела: "Барин, а? Ну-тко",

И просовывала женское платье.

Но обок - обшитый кошмой балаганчик

В плакатах, приказах, колонках цифр

Под черным знаменем боевых команчей:

Череп и скрещенные берцы.

Там атаман. С любовью поздней

У слоя краснопегих овечьих шкур

Он сидел на барабанчике в детской позе

Локти в колени, ладони в щеку.

А на овчинах, пахнувших мятой,

Видя какие-то дивные сны,

Глубоко спала усталая Тата

В синей полумаске от тени ресниц.

"Никого не впускать, кроме девушки Нелли,".

Наивно отдав часовому наказ

Она зарылась под медведя николаевской шинели

У жужжащего казанка.

Милое такое, в паутинке симпатии,

Личико, где от подушки наспан узор.

Над ковром подрагивала кисть ее платья

В гаме азиатских орд...

Стремянным ухом к губам приложился,

Слушает нежный поддув ноздрей

И от щекота хрящ неуклюже пружинился,

Губы сжигало, как на костре.

Высох язык. На губах роговица.

Ледок под коленками. Томящая печаль...

От сна у ней носик жирком лоснится,

И пахнет подмышками размокший чай.

И стал он какой-то густой и упористый.

Что там золото, слава, власть!

Вот оно счастье-и как оно просто:

Нежное дыханье, душистая влажность.

Вот оно счастье, захлеб этот, пыл, да,

Такое вот, что хочется тут же умереть...

На серой лошади вздыбился Дылда

Из-под бараньих морей.

3а ним на аркане мотались крестьяне.

Дылда докладывает: "Во. Спионаж.

Как пошли отстреливать - которые поранены,

А вбитых чичире - и все, гад, наши.

Тые вон - засыпалися тама в кукурузьи,

А этый цуцик винта в кусты".

Улялаев гыгыкал, держася за пузо

"Хай им чорт, байстрюкам. Отпустыть..."

Дылда изумился. Но его нэ касается.

Притянул повод, раскусил узлы.

И мрачно отъехал хмару излить

А те-то - тютю... через ямы, как зайцы.

Серга, ради шутки пугнув "Го-е-е",

Ухмыляясь, вернулся назад в балаганчик.

Тата во сне оплывала, как раньше.

Какая она вкусная, как много ее.

Кровожадарь влюбленный, притухший охальник,

Громоздко на цыпочках у пухлой кошмы

Снова присел послушать дыханье,

Будто в ракушке море шумит...

Крылья ноздрей. (Пересох, задохнулся.)

Крылья ноздрей, как глотки, сосут

(Опять озноб) парную росу.

(Опять по вискам перепрыгнули пульсы.)

Тихонько-осторожненько пуговку на лифе

Удивленно выкатилось спелое ядро.

И вдруг гривистой лапищи дрожь

Отшвырнула медведя на боченок с олифой.

Вот она: вся. Тут его начало

Из могучей варухи1 напружились вязы2:

Шелковые солнца золотистых чулок,

На статных ножках бабочки подвязок.

Молочно-голубой воздух панталон,

Где переливается лунная сорочка,

Где тело лучится... И взныл удалой

Тата, моя жаждочка, темная ночка...

Пальчики забегали по кучугурам плеч:

"Миленький, не надо, голубчик". Но в одури

Ржал, как "Ворон", ударом колен

Распахнув ее сытые сливочные бедра.

Разбойничьи торги Руси с Ордынью

Затонули в мутную жужжь - и вот,

Когда в пышной ямке масляный живот

Уже золотился, сочный, как дыня,

__________________

1 Варуха, или баруха-складка на затылке у быка.

2 Вязы - мышцы шеи.

Когда, воспаленный, уже у гнезда

Разлипал лепестки в вдохновенном нетерпенья

Вдруг-чорт, дернулся

Раз-раз и сдал

Невыносимой пеной.

Вскочил, зарычал, застонал от стыда,

В пляске запрыгал по лицу мускул.

И вспомнил, что это не в первый: Маруська,

Вторая, которая там... Да-да-да...

И понял Серга, что голод и тиф,

Расстрелы, задувы контужьего грома,

Этот солдатщины нищий актив,

Никому не пройдет, как промах.

Сволочной бог! Он знал наперед.

Он таки-выдумал им отомщенье

Даже тому, кого штык поберег,

Вошь пощадила, простил священник;

Даже того, кого штык пощадил, да...

Выбежал на улицу: "Бiсова мать!

Хлопцы, по коням!!. В погоню. Дылда,

Тых четырех обратно споймать".

Рванулся назад. В зубах звон.

С треском домры лопались нервы.

Это в щиты его черепа - вой

Лаял нерожденный первенец.

Тата бежала, куда не зная,

Платье раздул тошный страх,

Но сзади с коротким топом и лаем

Догонял верхом при двух сеттерах.

Наскочил. Сдержал вороного жеребца,

Вытянул нагайку о раскормленные плечи

И так гонял, исступленно хлеща,

Пока не упала в рассечьях, в рубцах.

А разбойник скакал, скакал, скакал,