Улялаевщина - [15]

Столько же весит, сколько сам казак.

А так называемый "дух"-ерунда.

Храбрости нет-есть стычка количеств

И их впечатленье от прущих наличии

Солдат.

Поэтому цель командира-добиться

Сведения к нулю одушевленности масс,

Так, чтобы выделить из нервов и мяс

Механику жестов рубийцы.

Иначе говоря, надо сделать так,

Чтоб в шансы не шла истерия части,

И какую бы линию ни приняло несчастье

Найти для нее командный контакт.

Отсюда новая система боя:

Положим паника, буквально рябит вас.

К 1К общее правило, паника - проигрыш,

И ею кончается битва.

Но бегство перепуганных Жиздр и Коломн

Отмерь на план - и хаос построен:

Где распыленность-рассыпанным строем,

Где толпота-подобьем колонн.

И вот тут-то запасный комаядный состав,

Свой влет из резерва вытрубив резко,

Режет глаза своим кивером (сталь),

Управляя по плану случайным отрезком.

И так проскакать впереди, как в парад,

Чтобы дать осознать солдатне организацию,

Вдруг на дыбу повернувшись к братцам,

Грянуть - "Бригада, ура!"

Но для этого структуру гарнизонного болотца

Нужно подставить под свежую струю:

Строить солдат в шеренгбвом строю

Не по росту, а каждый раз - как придется.

Таким образом, взвод, отделенье, звено

Некогда не будут знать заране, кто в него заедут.

И конник, не привязанный к своему соседу,

Паники от строя не отличит под войной.

Отсюда ясно: паники нет,

Это тип измененного строя - и точка.

Пока боец еще на коне,

Сражение не кончено.

Эту теорию всей своей жизни

Пробовал пальцем на острие,

Отбывая в Коломне, в Голте и Жиздре,

Наступая на Сан и Острог.

И теперь, не вмурованный больше в казармы

С их казенной муштрой полинялых слав

Он искал своих собственных армий

И в них королевский лавр.

И в самом деле: Россия глуха,

А чего-чего нет... Пшеница и ворвань,

В поле лисица, в лесу глухарь,

А коммуна нелепа, а царь нз дорван.

И Запад придет разбазарить на колонии,

Кроя ее карту шпорной звездой,

Нэ армия Звсржа коннол колонной

В какой-нибудь Кахетии обрубится в гнездо.

И те, оборвавшись на этих хижинах,

Оставят их в покое, даже станут покровительствовать

И будет королем у них наемный хищник,

Чужой по религии и по крови,

Итак, он сидел, качаясь в тэг-ноте,

Вздремнув под шушуканье болтовни сорочьей,

Пока на стене раздев-глась тень

И тело чернело в дыму сорочки.

И вдруг в простенок тревожное: тук-тук.

"Да-да?" "Послушайте, вы ничего не слышали?"

"Нет, а что?" "Такой воющий звук,

Длинный такой, пролетел над крышей".

Дыханье снаряда, взорвавшись в дым,

Отдало грох об гостиничьи ребра.

"Голубчик, золотко, будьте жэ добреньки

Что ж это, боже мой... Воды..."

Свечной язык зарывался в копоть,

Стакан подзванивал, расплескивая поду;

Жэнская тень в ставенном хлопанья

Спешно одевалась и прыгала в воздух.

Второй задув, осыпая окна, _

Дрызгнув, цокнул осколок о лад

Медно-зеленых шеломов, и дрогнул

Колокол около колокола.

Зверж прошел в соседнюю дверь,

И Тата в ужасе кинулась на плечи.

"Ничего,, успокойтесь: Карл Зверж,

Имею честь. Вы можете облечься".

Но Тата ничего не понимала. Дрожа

В чулках и панталошках, она жалась к офицеру.

Контуженная улица, освистанная церковь,

Скоког подков, гудеж горожан.

Пузатый окуляр морского бинокля

Стянул вокзал, шатавшийся от боя:

Там хищно притушив свои стекла,

По рельсам гильзой скользил бронепоезд.

Облитые сталью башни под роспись

Лениво курились дырами жерл,

И по улице прыгала железная оспа,

Наспех рыща жертв.

Под самым окном, поперхнувшись пулей,

Развалился прохожий, и смок рукав.

Тата вскрикнула и в жмури уткнулась

И вдруг на талии заныла рука.

Тата подумала: он маленького роста,

Поэтому его ладонь пришлась на бедро.

Отчего же он вздрогнул? И в челюстях дробь.

"Разве вы боитесь?" - спросила просто.

Потупился. Налившись, передвинулись уши.

И вдруг она почувствовала, что совсем раздета.

Вырвалась за ширма. "Там на столике груши,

А я, я сейчас... Только гетры мои где-то?.."

Третий раскололся в губернаторском дворце,

Прорыв туннель в катаклизме судорог.

Но Тата не заметила, занятая пудрой,

В своем, теперь единственном, золотом жерсе.

Встретились в зеркале. Экая красавица.

Его все улыбало, но супясь через силу,

Оттого, что и она краснела и косила,

Понял, что и он ей нравится.

И она. Она тоже. Поняла. Эго самое,

То, о чем поется в романсе De morte"

И еще в народных песнях, напр. "Ты коса ль моя".

И ударил, лопнув, четвертый.

Гай вбежал, широко дыша,

С энергичной пастью, от бега запарясь.

Из техноложьей куртки волохатая душа

Распирала верблюжку, как парус.

"Тата. Ффу-ты. Ох. Ну вот.

Они еще думают, что я их пленник.

Накинь манто, бежим на завод.

Там переждем отступленье".

Но ведь голос у Гая был суховат,

Не такой, как у Звержа - в прокатистых дрожьях.

Но ведь волосы тоже - степная трава,

Не так, как у Звержа-ежик.

И когда в автомобиле Улялаев и Зверж

Ее укутывали от ресниц до пяток,

Над самым базаром, выструивая взверть,

Павлиний хвост расфуфырил пятый.

Бежецк.

Х- 1924.

ГЛАВА VIII

Несмотря на эпидемию и пестроту наций,

Юго-восточная группа

В составе 1-й, 6-й и 13-той

С успехом гремела Тулой и Крупном,

Пока, наконец, в ночь на август

В 20-м часу под "ура"