Ультранормальность. Гештальт-роман - [10]

– Какие еще разговоры?

– «Разговоры о языке», там, где мы с тобой последний раз пересеклись. Ты знаешь кто это проводит, как его зовут, где он работает? Мне тема кажется очень интересной, хотел бы узнать поподробнее.

Денис сдержанно рассмеялся, но вскоре смолк, понимая, что это не по случаю.

– А что такое? – уточнил он. – Металлургия тебя больше не привлекает?

– Да как сказать. Я думал, что знаю из чего устроен этот мир, но теперь понимаю, что наш МИСиС нихрена не подготовил меня к тому, как жить. Я после лекции понял, что вообще ничего не знаю. Ну ты понимаешь? Об обществе, о людях.

– А-а-а-а. Произвел он на тебя впечатление, – лукаво, насколько это было прилично, произнес Мешков. – Да, я тоже с открытым ртом слушал.

– Ну так что?

– Я был на встречах всего три раза. Подготовительные, как я понял, раз в месяц проходят. Для тех, кому интересно, попадают в небольшие группы по десять-пятнадцать человек. Я попал в одну, там много говорили о том, какие проблемы у современного русского языка, что-то про лингвистические развалины, знак и значение, и что надо делать, чтобы вернуть языку былое могущество, ну и страну возродить. Я так это понял. А на вторую встречу в этой группе я не попал, мать тяжело заболела, пришлось по врачам ее таскать. Ну и меня исключили, восстанавливался. – В голосе Мешкова чувствовалось изрядное, почти нарочитое сожаление. – И вот я решил снова записаться с нуля в новую группу. Но в принципе можем попросить, чтобы нас в одну зачислили.

Федор, чтобы не забыть, взял на столе авторучку и салфетку, и быстро, пока еще помнил, параллельно записал адрес местного отделения КПЦ. Ждать – это слишком долго, но о конспирации он решил пока не задумываться и попробовать раскрутить все дело нахрапом – без какого-либо плана и подготовки.

– Ты знаешь, я думаю сам на него выйти. Наверняка оценит инициативу.

– В смысле?

– Да завтра пойду в партию и разузнаю поподробнее где он преподает, чего делает, чем занимается, как зовут. Я ведь так поражен был, что даже имени не спросил.

– Кстати, я тоже. странно.

– Вот именно! И тебе предлагаю пойти со мной. Есть завтра время часа в четыре?

Из трубки донесся еле слышный шорох ежедневника. Мешков считался наиболее пунктуальным из всех его знакомых, и очень гордился этим своим качеством. Именно поэтому если он начинал дело, то решительно выделял под это соответствующее время, а если собирался на встречу, то в заранее отведенный и запланированный час. Должно быть, именно поэтому его никто не мог вытащить на случайные посиделки с пивом и девушками, а сам Стрельцов с многочисленными оговорками относил его к списку своих друзей.

– Думаю, это реально, – наконец-то произнес Денис.

– Отлично! А я уже и адрес узнал!

Обменявшись с приятелем традиционными прощаниями, Федор положил трубку и направился уже уверенной походкой обратно в комнату, где остались брат и отец.

Над траурным столом никаких изменений за время его отсутствия не произошло. Брат сидел все в той же расслабленной позе, покачиваясь на задних ножках стула, ставя на ребро пробку из-под водки и легким щелчком пальцев заставляя ее вращаться, а отец, отложив в сторону пустую бутылку, развалился на диване, закинув ноги на спинку.

– Ты в универ-то ходить начнешь? – спросил Иван, лишь только Федор переступил порог комнаты. – Бакланишь уже полмесяца.

– Я хоть до четвертого курса доучился.

Иван поступал вместе с Федором на тот же факультет, а по ЕГЭ даже набрал больше баллов, чем близнец, но бросил на первом же курсе, когда следовало начать писать курсовую по металлургическому легированию. Впрочем, то, что он бросит вуз стало понятно еще когда преподаватель начал рассказывать про сталь Гарфилда и современную линейку быстрорежущих сталей.

– Да забей, чувак. Все, что мне надо знать по жизни о металле, – Иван сжал кулак, а потом оттопырил большой, указательный палец и мизинец, – я уже знаю!

Федор пожал плечами, стараясь избежать ответа. Он подошел к столу, поднял тарелку с небольшими бутербродами, какие мама очень любила делать, и принялся есть их по одному. Благо гости почти к ним не притронулись.

В этот момент в себя пришел отец. Он оторвал взлохмаченную голову от ручки дивана, огляделся, словно обнаружил себя в неизвестном ему доселе месте, и, сфокусировав взгляд то на одном своем сыне, то на другом, шумно опустил голову обратно на мягкую диванную ручку.

– Чет у меня в глазах двоится.

– Так нас двое, йопт! – ответил ему Иван.

Александр Емельянович пропустил это мимо ушей.

– Я вам рассказывал, как мы с семьей уезжали из Тарту, когда в девяностых страна развалилась? – произнес он медленно, так как знал свою способность коверкать до неузнаваемости слова в нетрезвом состоянии.

– Тысячу раз рассказывал, – ответил Федор. – Может уже хватит тебе?..

– Да забей, – перебил его Иван. – Пусть болтает, сопли наматывает. Ему от этого легче становится. – Он повернулся к отцу. – Давай-давай, трынди.

Александр Емельянович неловко повернулся на бок, задев рукой ровно стоящую бутылку из-под коньяка и свесившись с дивана, от чего еще долго не мог обрести равновесие. Потом он все же приложился ухом к диванной ручке, крепко вцепился в нее руками, словно на мгновение вспомнил те дни, распад Советского Союза, русские погромы в Эстонии, спешку, с которой приходилось собираться, уезжать в чужую страну. А потом облегченно выдохнул и тут же следом рыгнул.