Ультиматум - [24]

У Руста больно стучало в висках. Суматоху, неожиданно поднявшуюся во дворе замка, он пережил совершенно безучастно.

— Эй, поднимайся, становись в строй! — С этими словами Жорж вытащил его из грузовика.

Пошатываясь, Руст поплелся за ним к группе раненых, которым уже были розданы каски, автоматы и боекомплекты. На него получили тоже.

— Что это значит? — спросил он Жоржа.

— Маршевый батальон. Дело серьезное. Раненых, которых вчера доставили на аэродром, отправили обратно в госпиталь. Боятся, что «юнкерсы» больше уже не пробьются.

Русту стало холодно. В поисках сигареты он нащупал в кармане шинели какой-то шелестящий лист бумаги. «Листовка!» Занятый делами, он даже не успел прочитать ее. Во время следующей остановки, когда все вылезли, Руст остался в машине. Натянув на голову одеяло и включив фонарик, он прочел следующее:

«Путь вашей дивизии отмечен убийствами и пожарами: убийством мирных жителей, бессмысленным разорением деревень. Позор! Схватите за руку тех, кто все еще продолжает убивать и жечь. Докажите, что вы не желаете больше иметь ничего общего с ними!»

Когда все вернулись в машину, Руперт притворился спящим. Вскоре он и действительно ненадолго задремал. Шум мотора и дорожная тряска почти не мешали; грузовик словно превратился в тот товарный вагон, восемь мерно стучавших колес которого мчали его в Германию. Тот вагон… Одних он вез на родину, других — на чужбину. Только вот снег тогда еще не выпал…

В вагоне было полутемно; в его передней и задней части пол устилала солома. Посреди стояла чугунная печка. Во всяком случае, караульным в передней части вагона она давала немножко тепла. Девушки в потертых телогрейках и дырявых валенках мерзли от холодного ветра, врывающегося в дверь на ходу поезда. Головы и плечи их повязаны платками. Это платки их матерей, с плачем провожавших девушек на товарной станции в Мелитополе.

Руст украдкой наблюдал за девушкой, прислонившейся к закрытой двери вагона. На тонком бледном лице девушки выделялись огромные ясные глаза. Наверное, она прощалась со своей родной Украиной. Когда родные и близкие сгрудились на станции около вагона, а ее мать с криком «Люба!» рухнула на землю, девушка сдержала слезы. Ученики хором кричали ей: «До свидания, Любовь Антоновна!» Потом со слезами затянули какую-то песню.

«Дети ее любят, — отметил про себя Руст. — Интересно, доведется ли им снова увидеть свою учительницу? При каких обстоятельствах? Она наверняка попадет в лагерь на принудительные работы. Будет гнуть спину с утра до ночи, мерзнуть, голодать. У нее не будет ни книг, ни детей…» Сжав кулаки, он проклинал караульную службу, к которой его прикомандировали.

Остальные солдаты не обращали на Руста никакого внимания; они слали или курили, уставившись перед собой в одну точку, один из них вырезал на палке орнамент. Каждый раз, как только поезд останавливался, из вагона спрыгивали двое солдат. Отходить от поезда более чем на двадцать метров запрещалось: это район действия русских партизан.

Русту не спалось. Время суток он различал только по тому, сидела девушка у закрытой двери вагона или, прикорнув у пылающей печки, смотрела в сумеречную пустоту. Руст видел только ее. Чувство вины, стыд, жгучая потребность предпринять что-нибудь не давали ему заснуть.

«Я должен с ней поговорить, чтобы она не смотрела на меня так, словно я ничем не отличаюсь от остальных немецких солдат. А собственно, к чему все это? Через несколько дней поезд остановится на одном из немецких вокзалов, придут другие караульные, а я пересяду в пассажирский вагон. Кто я для нее?.. И все-таки образ девушки будет преследовать меня в течение всего отпуска. Как обвинение».

Когда же наконец он решился заговорить с ней, девушка с презрением отвернулась от него.

Однажды вечером поезд остановился на открытом участке пути. Любу вместе с другими девятью девушками по приказу начальника эшелона перевели в передний вагон. На следующее утро она исчезла.

Это была последняя ночь, когда поезд шел по району партизанских действий…

— Ты, оказывается, вовсе не спишь, — сказал Жорж. — А я-то думал, что спишь, раз тебя не слышно.

— У меня такое чувство, будто я спал всю дорогу, — ответил Руст.

— Бывает, — согласился Жорж, словно обращаясь к самому себе. — Порой случаются такие вещи, что… — Он осторожно пытался прощупать почву: что привело Руста в такое состояние? Но сколько ни старался, Руст отвечал уклончиво. Это как раз и подтвердило уверенность Жоржа, Ничего, расскажет, когда они останутся наедине. Кто гарантирует, что Кюблер и остальные не проболтаются?

В целях предосторожности он решил пока не отдавать Русту письмо из дома, которое он получил для него вечером. «Если Руст прочтет его, он, чего доброго, еще не захочет действовать заодно со мной. Заскучает по дому или еще что. Кто его знает…»

На рассвете, когда грузовик проезжал через замерзший ручей, лед под ним проломился. Водитель то давал задний ход, то включал первую скорость, однако ничего не помогало: колеса увязали все глубже.

Тяжело дыша, Кюблер, Жорж и Руст старались вытащить машину из ручья.

«Как тогда под Воронежем», — подумал Руст. И тут его словно током ударило: «Только не надо больше Воронежа!» Он чуть не выкрикнул это вслух, однако страх и стыд удержали его, он подумал о Гарбузино и об Эрнсте, о большеглазой девушке из Мелитополя и о ее матери. Подумал о страданиях своего отца. Правильно ли Руст поступил, надев на себя эту форму? Он нес военную службу вот уже почти пять лет, как Кюблер и все остальные. Он сообщник тех, кто в оврагах расстреливает беззащитных людей. А отца своего ему так и не удалось освободить. Руст сунул руку в карман шинели. Листовка была на месте. Испытующе взглянув на Жоржа, Руст подумал: «Он меня не выдаст».