Уловка Усольцева - [2]

Голос полковника дрогнул:

— Что это?..

— Это?.. — улыбнулась готовая к такой реакции мужа Вера Васильевна. — Это курсовая работа, студента четвертого курса Мшанского, между прочим, не самого на потоке худшего. Он, по крайней мере, способен излагать и язык у него подвешен, а есть и такие, кто двух слов связать не могут. Слава богу, меньше чем через год все, как один, получат диплом о высшем образовании и пойдут в народ нести добро и, что самое страшное, вечное…

— Но… — не дослушал жену Усольцев, — это же бред сивой кобылы в знойный полдень! Нет, это хуже бреда, это убогость мысли! И ты говоришь, что с такой кашей в голове вы выпустите его из университета?.. Ну, допустим, он мог перепутать Грибоедова с Пушкиным, они тезки… — Петр Прохорович схватился руками за голову: — Господи, что я говорю! Но… Когда Александра Сергеевича убили Добролюбову, если мне не изменяет память, было что-то около года…

— Нет, Петенька, она тебе не изменяет! Только никого из студентов я отчислить не могу, скорее уволят меня. Университет у нас частный, студенты, как пчелки, несут хозяину деньги, из которых, кстати, мне платят зарплату, поэтому есть негласное указание ректора — впрочем, почти официальное — меньше «хорошо» недоумкам не ставить…

Ответить что-то на это Петр Прохорович не нашелся. Вера Васильевна ушла спать, а он долго еще сидел в кресле с книгой, забывая листать страницы.

Утром за завтраком Усольцев выглядел усталым, но довольным. Надев в передней пальто, он, как было заведено, поцеловал жену и, к ее несказанному удивлению, попросил передать Мшанскому, чтобы тот ему позвонил. А буквально через несколько дней полковник пришел домой с цветами и бутылкой хорошего французского вина. На вопрос Веры Васильевны: какое событие отмечаем, пробурчал нечто невразумительное и загадочно подмигнул, а после обеда усадил ее заинтригованную в кресло и включил магнитофон:

— Надеюсь, это тебя позабавит! Мне тоже невредно еще разок послушать!

Из динамиков раздалось шипение и незнакомый женский голос произнес:

— Уважаемые коллеги! С согласия директора библиотеки, для сотрудников ряда отделов запланировано провести цикл лекций по истории мировой культуры, к которой мы с вами имеем самое прямое отношение. Обзорное сообщение любезно согласился сделать выпускник Университета мировой культуры Илья Мшанский, которому я с удовольствием и представляю слово.

Послышались жиденькие аплодисменты. Вера Васильевна посмотрела на мужа удивленно, но полковник поднес к губам палец. В столовой уже звучал хорошо знакомый нагловатый говорок ее студента:

— Дамы и господа! Тема моего сообщения — история феномена, который мы привыкли называть культурой, вот и давайте вместе подумаем, где искать ее корни, посмотрим на тех деятелей, кто мостил ей дорогу через века.

Вслушайтесь в само слово — культура! Как писал поэт — песенник Матусовский: «Как много в этом звуке…» и не ошибся — много, очень много! Если хорошо приглядеться, все мы, ныне живущие, — отпрыски культуры, впрочем большинство — ее внебрачные дети. Больно видеть, как в суетности своей люди пробегают мимо стоящего на Волхонке Русского музея, годами не заглядывают в Третьяковку, пусть краем глаза, но взглянуть на полотно Иванова «Явление Иисуса народу», полюбоваться тщательно выписанной Верещагиным пиетой или скорбящей плакальщицей на его знаменитой картине «Апофеоз войны». Утомленные изделиями Церетели, опущенные ниже сточной канавы писаниями детективисток, люди забывают о существовании прекрасного, а ведь еще древними было сказано: хомо хоминис люпус эст, что означает — искусство вечно, время ж быстротечно!

Петр Прохорович и Вера Васильевна переглянулись. Трудно сказать о чем подумала Усольцева, полковник же лишь развел руками, мол, тут ни прибавить, ни отнять. Их мимический диалог был прерван глубокомысленным замечанием Мшанского:

— Муза истории Каллиопа не была к культуре благосклонна, девушку куда больше интересовали войны и прочие кровопролития, благодаря которым в ее анналы затесались изверги: ассирийский царь Ирод Великий и Иван Васильевич, по фамилии Грозный. Несмотря на усилия таких колосов родопских, как историк Агасфер и очень древний грек Геродот — его вообще почитают отцом этой науки — многие их младшие коллеги ленились записывать виденное, чем и породили феномен академика Хоменко, занявшегося в свободное от математики время пересмотром не потрафившей ему чем-то хронологии. И это в то время, когда еще на заре нашей эры Бог лично передал Иисусу Навину каменные скрижали, на которых начертал правила поведения людей в приличном обществе, известные теперь, как Декалог. Эпизод этот весьма достоверно описан в Библии, которой можно верить хотя бы потому, что один из ее авторов, апостол Павел, лично нес благую весть, перед тем, как сложил голову на острове Мальта.

Перекидывая мостик от времен основателей христианства к эпохе возрождения, хотел бы заметить, что сам факт «Обращения Павла» запечатлен великим Микеланджело на фреске в одной из капелл Флоренции, находящейся на полпути, между галереей Уффицы и всемирно известным музеем Прадо. Но возрождение коснулось не только Европы, но и России. По франкфуртскому счету мы ничем не уступали просыпавшемуся гению итальянцев. Взять, к примеру, творчество современника Буонаротти Пушкина! Разве мог герой пунических войн генерал Ганнибал предположить, что его правнук станет буквально всем для ста пятидесяти миллионов россиян, которых ничего, кроме него, не объединяет — а он таки стал! А расцвет нашей литературы в девятнадцатом веке! С каким чувством, с каким знанием дела описал Достоевский, как Смердяков мочил старуху — процентщицу! Нет, друзья мои, настоящий кладезь мировой культуры это Россия! Об этом, как свидетельствуют очевидцы, говорил еще Гершвин, работая над оперой «Оргии и бес», а уж он-то разбирался в том, кто, особенно в музыке, настоящий гений. Апассионата Альфреда Шнитке, целых пятнадцать струнных квартетов Шостаковича, опера Модеста Мусоргского «Жизнь за царя» — это ли не доказательство озвученного мною ранее тезиса!..