Уловка-22 - [155]

Йоссариан грустно улыбнулся:

— Да уж держу пари, что от тебя они этого не ждали.

— Ну и пусть, мне все равно. Черт возьми, ты сделал семьдесят один вылет. Этого вполне достаточно. Как ты думаешь, они отпустят тебя подобру-поздорову?

— Не думаю.

— Но ведь, если они тебя отпустят, им придется и нас отпустить. Верно?

— Вот поэтому-то они и не отпустят меня подобру-поздорову.

— Как ты думаешь, что они предпримут?

— Не знаю.

— А не могут они отдать тебя под суд?

— Не знаю.

— Боишься?

— Ага.

— А летать еще будешь?

— Нет.

— Ну ничего. Думаю, все обойдется, — убежденно прошептал Эпплби. — Надеюсь.

— Спасибо, Эпплби.

— Эй! — окликнул Йоссариана приглушенный повелительный голос, едва лишь скрылся Эпплби.

За невысоким, облетевшим кустарником, росшим за палаткой, присев на корточки, прятался Хэвермейер.

— Как дела? — спросил он, когда Йоссариан подошел к нему.

— Прекрасно.

— Летать собираешься?

— Нет.

— А если заставят?

— Все равно — нет.

— Боишься?

— Ага.

— А под суд тебя не отдадут?

— Да уж, наверное, попытаются.

— Майор Майор куда-то пропал.

— Они его… исчезли?

— Не знаю.

— А что ты будешь делать, если они надумают и тебя… исчезнуть?

— Постараюсь им помешать.

— А не предлагали они тебе какую-нибудь сделку или что-нибудь в этом роде при условии, что ты будешь продолжать летать?

— Пилтчард и Рен предлагали устроить, чтобы я летал только «за молоком».

Хавермейер оживился:

— Послушай, это вроде бы неплохая сделка. Лично я согласился бы. Держу пари, что ты ухватился за это предложение.

— Отказался.

— Ну и глупо. — На вялой, туповатой физиономии Хэвермейера появилось сосредоточенно-хмурое выражение. — Послушай, парень, а ведь Пилтчард и Рен поступают несправедливо по отношению ко всем нам. Ты, значит, будешь летать только «за молоком», а мы, выходит, выполняй за тебя опасные задания? Так, что ли, получается?

— Так.

— Послушай, мне это не нравится, — воскликнул Хэвермейер, поднимаясь с земли и с оскорбленным видом подбочениваясь. — Мне это совсем не нравится. Они собираются подложить мне шикарную свинью только потому, что ты струсил, как желтопузая крыса, и не хочешь летать на задания.

— Разбирайся с ними сам! — сказал Йоссариан и настороженно потянулся к пистолету.

— Да нет, я против тебя ничего не имею, — сказал Хэвермейер, — хотя и любви особой к тебе не питаю. Знаешь, я ведь тоже не больно-то радуюсь, что надо отлетать еще столько заданий. Нет ли какого способа, чтобы и мне избавиться от них?

Йоссариан иронически хмыкнул и сказал шутя:

— Нацепи кобуру с пистолетом и маршируй со мной.

Хэвермейер задумчиво, покачал головой:

— Нет, на это я пойти не могу. Если я проявлю трусость, то навлеку позор на жену и малыша. Трусов никто не любит. А кроме того, мне хочется, чтобы после войны меня оставили в резерве. Резервистам платят пятьсот долларов в год.

— Ну тогда придется летать.

— И я так думаю. Послушай, а как по-твоему, есть надежда, что тебя освободят от боевых полетов и отправят домой?

— Нет, не думаю.

— Но если тебя освободят и разрешат взять кого-нибудь с собой в Штаты, может, возьмешь меня? А? Таких, как Эпплби, ты не бери. Лучше возьми меня.

— Но какого дьявола они станут еще мне предлагать кого-то брать с собой?

— Мало ли что. Но, если все-таки тебе предложат, ты помни, что я просился первым. Не забудешь? И сообщай мне, как идут дела. Я буду ждать тебя здесь, в кустах, каждый вечер. Если они тебя не прижмут к ногтю, я, может, тоже брошу летать. Договорились?

Весь следующий вечер люди то и дело выныривали из темноты: их интересовало, как у него идут дела. Ссылаясь на тайное родство и приятельские отношения, о существовании которых он прежде даже не догадывался, они упрашивали его, чтобы он по секрету сообщил им последние новости. Когда он проходил по лагерю, летчики, которых он едва знал, появлялись как из-под земли и спрашивали, как дела. Даже летчики из других эскадрилий поодиночке прокрадывались под покровом темноты и выныривали перед носом Йоссариана. После захода солнца, куда бы он ни направлял свои стопы, кто-то уже лежал в засаде, готовый вынырнуть из темноты и спросить, как дела. Люди сваливались ему на голову с деревьев, выскакивали из кустов, земляных щелей, зарослей бурьяна, из-за палаток, вылезали из-под машин. Даже один из его соседей по палатке вынырнул из темноты и прошептал: «Как дела?», причем умолял Йоссариана не говорить другим обитателям палатки, что он выныривал из темноты. Завидев очередную притаившуюся фигуру, шепотом приглашающую его подойти поближе, Йоссариан хватался за пистолет, опасаясь, что шипящая тень коварно обернется нейтлевой девицей или, того хуже, хмурым представителем законной власти, который излупит его дубинкой до потери сознания. Похоже было на то, что власти собирались предпринять что-нибудь в этом духе. Они явно не намеревались предавать его военно-полевому суду за дезертирство перед лицом неприятеля, потому что до лица ближайшего неприятеля было ни много ни мало — сто тридцать пять миль. Кроме того, именно Йоссариан разнес вдребезги мост у Феррары при вторичном заходе на цель. (При этом погиб Крафт. Когда Йоссариан пересчитывал покойников из числа знакомых, он всегда забывал приплюсовать Крафта.) Но ведь какие-то меры они были обязаны применить к нему, и вся эскадрилья мрачно ждала, что на Йоссариана обрушатся адские кары.