Улитка без панциря - [3]

У меня детский голос и меня по телефону иной раз принимают за Вальку. Только я сказала в трубку: «Да…» — раздался веселый голос: «Слышь, Валька, Настя Шелковина сказала: „Если Валька не умрет от горя, давайте опять объявим ей бойкот!“»

Девочку, звонившую нам, звали Светочкой Скворцовой. По каким-то неизвестным нам причинам в классе ее тоже избегали, и она радовалась, что теперь будет не одна.

Выздоровев, моя дочурка прогуливалась на переменах вместе со Светочкой Скворцовой. Бедная Наташа Власова глядела на Валентину издали. Она боялась подойти. Не знаю, осознавала она или нет ужас происшедшего. Одно было ясно — их дружбе пришел конец. Все, что было связано с Наташей, вызывало у Валюши память о пережитой боли, а потому она смотрела сквозь Наташу, как, например, смотрят сквозь стекло.

На переменах Валька теперь молчала — Светка Скворцова более нее нуждалась в слушателе. Страдание было написано на ее маленьком личике, и она без конца твердила, что люди злы, злы, вот и ее мама говорит, что хозяин торговой точки опять недоплатил ей, и за квартиру насчитали пени, а ведь у них за прошлый месяц все оплачено.

Мало того — эта девочка, с которой в классе не общались, всегда знала, кто о ком что-нибудь сказал, и Валя бесконечно слушала то, что было сказано о ней. Люди злы, и никому не надо доверять — твердила Светочка с утра и до обеда. На всех переменах — куда Валька, туда и она. Ладно еще, после уроков Светочка сразу убегала на базар — ей надо было помогать маме.

Когда я приходила за дочкой в свой обед, она ждала меня у школы уже вместе с другой одноклассницей — Людочкой Федотовой.

— Мама, а можно, Люда пойдет к нам домой?

Две кумушки — так я звала их. Они не расставались с обеда допоздна. Однажды вечером, когда мы с дочкой проводили нашу гостью до ее дома и шли назад, я спросила:

— А Люда, она что, тоже участвует в бойкоте?

Валя тут же стала защищать ее от меня:

— Мам, ты пойми, ей страшно, что девчонки побьют ее после уроков. Настя Шелковина что скажет, то они все и будут делать. Скажет — побить…

Я поинтересовалась:

— А тебе не было страшно, когда ты защищала Наташу Власову?

Валька вздохнула. Помолчала. А потом ответила:

— Мам, ну зачем ты говоришь об этом? Ты что, хочешь, чтобы у меня совсем не было друзей?

Я упросила дочку пригласить Настю Шелковину, да еще Катю Смагину (они ходили парой) к нам на выходной. Девчонки неожиданно легко согласились. За столом они сидели рядышком, жадно поедая торт, специально мною испеченный. Поминутно их тянуло друг к другу, они обнимались и начинали оживленно шептаться, то и дело прыская в кулак. После чая я предложила вместе сыграть в какую-нибудь из тех игр, в которые мы играем с детьми одни или когда к ним приходят гости. Рассказывая правила, я вдруг почувствовала, что две пары глазок смотрят на меня, как на полную идиотку. Надо же, мол, придумала — игры какие-то. Сразу стушевавшись, я сказала дочери:

— Мы пойдем, чтобы не смущать твоих гостей. Играйте сами. Покажи им свои игрушки.

Мы с мальчиками ушли на кухню варить суп. Когда через час я снова вошла в комнату, Настя и Катя, сидя на диване, вовсю шептались и хихикали, а Валька, устроившись в противоположном конце комнаты, уткнулась в книжку.

Назавтра в классе девочки, смеясь, описывали всем нашу обстановку. Прохаживаясь на переменке в классе меж рядов, они изображали в лицах и меня, и Вальку, и ее обоих братьев.

— Что, Валька, думаешь, отменим тебе бойкот? — заглядывая ей в глазки со смехом спрашивали обе. — Тортиком своей мамочки, думаешь, купила нас?

Я поняла, что совершила глупость. Теперь моя дочурка будет знать: и взрослые иногда поступают глупо. И вместо того, чтобы исправить положение, наоборот. — делают его гораздо хуже.

Я попыталась объединиться с мамой Светочки Скворцовой.

— Слышала, вашу дочь в классе обижают? — спросила у нее, когда все расходились после родительского собрания. — Может, надо поговорить с учительницей?

Светина мама — волосы мочалкой, стеклянные глаза — уставилась на меня, что-то соображая.

— Никита Семчугов, — проговорила, наконец, она.

— Что, Свету обижает Никита Семчугов? — уточнила я.

— Никита Семчугов, — повторила женщина, не меняя выражения лица.

— А… у него кто-нибудь здесь? — спросила я.

Она не, понимая, смотрела.

— Может, мы подойдем к его родителям, скажем, чтобы воспитывали как следует своего сыночка? — стала втолковывать ей я. — Надо же что-то делать, а то ведь это все ни в какие ворота не лезет, согласитесь.

— Никита Семчугов, — снова сказала женщина. И, подумав, добавила:

— Вон его папа. Он мне нужен.

— Давайте подойдем к нему!

Женщина не двинулась с места. Я повернулась и пошла домой. С учительницей говорить было бесполезно. Каждый раз она повторяла, как заклинание: «У нас дружный класс, у нас отличный класс. Дети — они сегодня ссорятся, а завтра помирились. Это мы, взрослые, всегда выдумываем, что между ними что-то происходит…»

Теперь, наверное, она жалеет, что не хотела ничего видеть у себя под носом. Проснувшиеся опекуны Наташи Власовой каждую неделю приходят в класс, и тогда уже весь этаж трясется. Одного парня ее дядя, говорят, швырнул о стенку в коридоре, ту, на которой еще коллаж — «Нам школа — дом». Беднягу потом еле подняли на ноги. (У Наташки давно опекуны, мать, вроде, сильно пьет).