Улицы Севильи - [68]

Но так все становилось даже сложнее. Бермудский треугольник, инопланетян, оборотней и призраков она бы поняла, несмотря на то что всю жизнь была реалисткой и смотрела на мир без розовых очков. Но это? Как можно понять это?!

Он ушел, не имея на то никаких видимых причин, ушел, так ничего ей и не объяснив! Абриль снова и снова пыталась понять, уж не совершила ли она какой-либо ошибки, но ничего так и не приходило ей на ум.

Простить его она уже не могла. Даже если бы он вернулся с вразумительными объяснениями и неопровержимыми доказательствами своей невиновности, даже если бы сказал ей, что по-прежнему любит, и попросил бы прощения, она уже не смогла бы переступить через себя, через свою гордость. Именно гордость была причиной ее страданий, и Абриль никогда бы не приняла человека, который так унизил и обманул ее.

Если бы она, перешагнув через свою гордость, стала бы инициатором этих отношений, если бы она давила на него, уговаривала, пыталась привязать к себе, а он вот так — по-английски — ушел, она бы поняла.

Но ведь он сам хотел этого! Не она, а он уговаривал ее, часами ждал, сидя в машине, пока она освободится, лишь для того, чтобы подвезти до дома! Он посылал ей огромные букеты орхидей, часы и браслеты с выгравированными на них признаниями в любви, устраивал романтические вечера. Однажды он нанял на несколько дней яхту и отвез ее в Рио, когда там проходил карнавал. Зачем было делать все это? Разве мало девушек, с которыми можно было бы обойтись гораздо меньшими тратами? Зачем было брать на себя все ее проблемы, становиться незаменимым человеком в ее жизни, выдавать себя за того, о ком она втайне мечтала и так надеялась, что нашла. Зачем? Чтобы потом вот так сбежать, даже не попрощавшись?!

Снова и снова она пыталась найти ответы на эти вопросы, но не находила их. Оставаясь физически здоровой, Абриль потеряла вкус к жизни. Она побледнела, похудела, забросила работу и перестала следить за собой. Ни родители, ни друзья не могли утешить ее, и даже приглашенный отцом психоаналитик оказался бессилен помочь. Раньше, читая книги про несчастную любовь или слушая рассказы своих подруг, она никак не могла понять: в чем же, собственно, заключается причина невыносимых страданий? Ну, расстались, и хорошо. Переключись на что-нибудь, отвлекись, забудь, найди кого-то другого! В чем дело? Разве стоит портить себе жизнь из-за таких мелочей?

Но теперь она наконец поняла то, о чем так долго слышала от других, но к чему не имела доступа сама. Легко сказать посоветовать — отвлекись, когда для тебя свет клином сошелся в одной точке и только все, связанное с ним, имеет значение, а остальное лишено смысла и кажется серым и пустым. Дни казались мрачными и холодными, у нее словно выбили из-под ног тот островок, на котором она твердо стояла посреди стремительного потока событий, проносившихся мимо и бессильных ей повредить. Теперь же она оказалась в самом центре этого вихря без опоры, лишенная соломинки, за которую могла бы ухватиться, не зная, что же ей делать дальше. Она все время искала выход, продумывала возможные варианты развития событий: «А что, если…», или же «если вдруг…». Потом, спохватившись, понимала, что «если» быть не может. Ничто не изменится. Все так, как оно есть, и так все и останется.

Постоянную боль, преследовавшую ее, Абриль пыталась заглушить развлечениями, переменой мест, работой, но ничто не помогало. Как часто ей приходилось оставаться в стороне от веселой компании, чтобы скрыть душившие ее слезы! Постепенно она поняла, что начинает меняться сама. Она стала замкнутой, она стала ненавидеть сначала мужчин, потом вообще всех окружавших ее людей, свою фирму, теннис, себя — словом, весь мир. Долго так продолжаться не могло. Абриль чувствовала, как любая чужая радость словно кинжалом вонзается в сердце, в то время как ее саму ничто не могло обрадовать и развеселить.

Корабль ее жизни потерпел крушение и теперь медленно, но верно шел ко дну, и никакая сила уже не могла удержать его на поверхности.

Именно тогда она стала задумываться о смерти как о самом простом и верном способе избавиться от своих страданий. Она думала об этом так часто, что эта мысль перестала пугать ее. Многие считают самоубийц храбрыми людьми, ведь не у каждого хватит сил и смелости побороть свой самый сильный инстинкт — инстинкт самосохранения, веками заставляющий людей бороться за жизнь, — и переступить этот запретный порог. Но так считают лишь те, кто не познал настоящих страданий, кто не знает, насколько ничтожен страх перед смертью в сравнении с той болью, которую приходится нести внутри, от которой нельзя скрыться, которая терзает душу, не отпуская ни днем ни ночью. Испытавшие это знают, что те, кто выбрал самоубийство, не смельчаки, а всего лишь слабые люди, люди, которые не вынесли посланного им испытания, не стали дожидаться рассвета и предпочли выйти из игры, не дойдя до финала.

Абриль отнесла бы себя к ним, если бы не мысль о родителях, о том, что будет с ними, узнай они, что их дочь совершила самоубийство. Она представляла себе их лица и чувствовала, что она должна жить — должна жить ради них, даже если очень не хочется.