Уличные песни - [4]

Прости, Господь. Ты есть, теперь я знаю

Жить не могу я без большой любви.

Да и без сына жить я не желаю.

Серебрился серенький дымок

Серебрился серенький дымок,

Таял в золотых лучах заката.

Песенку принес мне ветерок

Ту, что пела милая когда-то.

Жил в Одессе славный паренек.

Ездил он в Херсон за голубями.

И вдали мелькал его челнок

С белыми, как чайка, парусами.

Голубей он там не покупал,

А ходил и шарил по карманам.

Крупную валюту добывал.

Девушек водил по ресторанам.

Но пора суровая пришла:

Не вернулся в город он родимый.

И напрасно девушка ждала

У фонтана в юбке темно-синей.

Кто же познакомил нас с тобой?

Кто же нам принес печаль-разлуку?

Кто на наше счастье и покой

Поднял окровавленную руку?

Город познакомил нас с тобой.

Лагерь нам принес печаль-разлуку

Суд на наше счастье и покой

Поднял окровавленную руку.

А за это я своим врагам

Буду мстить жестоко, верь мне, детка!

Потому что воля дорога,

А на воле я бываю редко.

Серебрился серенький дымок,

Таял в золотых лучах заката.

Песенку принес мне ветерок

Ту, что пела милая когда-то.

Я напишу письмо последнее, прощальное

Я напишу письмо последнее, прощальное.

Я напишу письмо в колесный перестук.

Мне будут на пути причалы, расставанья,

И на моей судьбе — следы от чьих-то рук.

На зону поднимусь, как дипломат в иную,

В чужую сторону — язык ведь незнаком.

Войду к зека в барак, как в вотчину чужую.

Там каждый капитан и к плаванью готов.

Вот руку на плечо кладет пахан сурово

И тихо говорит: «Теперь ты, кореш, наш.

На нарах у окна постель уже готова,

А малолетки пусть погнутся у параш».

Расскажет мне пахан, что — правда и что — враки,

Поделится со мной баландой и крестом:

«Надень его на грудь и помни, что собаки

Боятся, если им грозишь блатным пером»

Не бойся, скажет он, тюрьмы, сумы и срока,

Не бойся, скажет он, работы в лагерях,

И не грусти о ней — она, браток, далеко,

Черти на стенке дни и думай о годах.

Послушаюсь его, а после помечтаю

О шапке, что вовек на воре не горит,

О том, что невидимкою прийти домой желаю —

Услышать там, как мать с сестренкой говорит.

Я — дипломат в стране, в стране чужой, далекой.

Из мира красоты — в мир силы и ножа.

Любовь моя пройдет, на стыках рельс отщелкав.

Черчу на стенке дни. Все мысли о годах.

Воровские костры

Кончай работу! Будем греться у костра.

Мы к свету протянули наши руки.

Ни слова не сказали мусора,

И бригадиры промолчали, суки.

Нет, не гаснуть вам век, воровские костры,

Полыхать, по тайге рассеяться.

Наши ноги быстры, а заточки остры —

Есть в побеге на что нам надеяться.

Лишь прокурор зеленый к двери подойдет,

С земли большой потянет свежим ветром —

С товарищем мы крохи соберем

И убежим тропою незаметной.

И опять разгорятся в тумане костры,

Те, в ком не было сил, проводят

И последние крохи — голодных пайки —

Для товарищей новых сготовят.

Пошлют в погоню нам четырнадцать ребят

У всех винтовки, пять патронов в каждой.

Не попадись нам на пути, солдат!

Кто волю выбрал, тот боец отважный.

Пусть поймают меня через десять часов,

Пусть убьют и собаками травят.

Есть тюрьма, есть замок, на воротах засов,

Но надежда меня не оставит.

Снова встретить тебя, дорогая моя,

Объяснить, что я не виноватый,

Рассказать, как травили и били меня,

И была не по делу расплата.

Воровские костры, вам гореть навсегда!

В вас есть слава убитым в погонях.

А на Север угрюмый идут поезда —

Новых мальчиков гонят в вагонах.

Вешние воды

Вешние воды бегут с гор ручьями,

Птицы весенние песни поют.

Горькими хочется плакать слезами,

Только к чему — все равно не поймут.

Разве поймут, что в тяжелой неволе

Самые юные годы прошли.

Вспомнишь былое — взгрустнешь поневоле,

Сердце забьется, что птица в груди.

Вспомнишь о воле, былое веселье,

Девичий стан, голубые глаза…

Только болит голова, как с похмелья,

И на глаза накатится слеза.

Плохо, мой друг, мы свободу любили,

Плохо ценили домашний уют.

Только сейчас мы вполне рассудили,

Что не для всех даже птицы поют.

Годы пройдут, и ты выйдешь на волю,

Гордо расправишь усталую грудь,

Глянешь на лагерь с презреньем и болью,

Чуть улыбнешься и тронешься в путь.

Будешь гулять по российским просторам

И потихоньку начнешь забывать

Лагерь, что был за колючим забором,

Где довелось нам так долго страдать.

Вешние воды бегут с гор ручьями,

Птицы весенние песни поют.

Горькими хочется плакать слезами,

Только к чему — все равно не поймут.

Я сын рабочего

Я — сын рабочего, подпольного партийца.

Отец любил и мною дорожил.

Но извела его проклятая больница.

Туберкулез его в могилу положил.

И вот, оставшись без отцовского надзора,

Я бросил мать, а сам на улицу пошел.

И эта улица дала мне кличку вора,

И до решетки я не помню, как дошел.

А там пошло, по плану и без плана.

И в лагерях успел не раз я побывать.

А в тридцать третьем, с окончанием

Канала Решил навеки я с преступностью порвать.

Приехал в город, позабыл его названье,

Хотел на фабрику работать поступить,

Но мне сказали, что отбыл я наказанье,

И посоветовали адрес позабыть.

И так шатался я от фабрики к заводу.

Повсюду слышал я один лишь разговор.

Так для чего ж я добывал себе свободу,

Когда по-прежнему, по-старому я — вор?!

Таганка

Цыганка с картами: дорога дальняя,

Казенный дом меня давно зовет…

Быть может, старая тюрьма центральная

Меня, несчастного, по новой ждет.