Улица Зелёная - [26]
Без Матвея прадед почувствовал себя как-то уж совсем на виду у прабабушки. Он поскорей перебрался в качалку и уткнул нос в газету. Но прабабушка не дала ему читать. Она стала перед ним и грозно потребовала:
— Выкладывай, герой, всё без утайки. Милиция, что ли, без тебя и Матвея никак не могла обойтись?
Прадед вздохнул и отложил газету.
— Не могла, — ответил он. — Нужно было ей помочь.
И стал рассказывать. А она только охала и ахала, и всплёскивала руками, и от волнения так дымила своей сигаретой, что белка на верху дивана стала чихать.
А Матвей в это время открывал калитку, чтобы впустить Панкова и Дёмочкина. Не успел он за ними завернуть вертушку, как на улице за калиткой запрыгал Пискля на своих тонких ногах и заканючил:
— И я с ва-а-ами… А не то скажу-у…
Неожиданно Дёмочкин, который всегда задумывается, рассердился.
— Ну и жалуйся, — сказал он, и кудряшки его запрыгали. — Жалуйся! Надоели твои жалобы!
Никто ещё никогда не видал его таким сердитым.
Пискля повис на калитке. Его жалобные глаза виднелись сквозь щель, а ноги елозили по доскам.
— Это я по привычке, — канючил он. — Я теперь больше не жа-алуюсь…
— Пустим его, — решил Панков.
Пустили и Писклю.
Курточка Панкова оттопыривалась, потому что под ней была спрятана тяпка. В руке он сжимал таинственный целлофановый свёрток.
— А петух? — спросили все трое разом, зорко оглядываясь вокруг.
— Запер я его в сарай, — ответил Матвей.
Они пронырнули под вишнями, путаясь в их тонких ветках, и вылезли как раз на той самой поляне, где прадед вчера вбил четыре колышка.
— Ага, ясно, — сказал Панков. Он сунул свёрток в руки Пискле. — Держи и не дыши, — приказал он.
Панков вынул тяпку и с размаху вонзил её в землю посреди четырёх колышков. Но он не стал вскапывать грядку. Он подцепил кусок дёрна, приподнял его — стала видна земля, проросшая белыми корешками трав.
— Подержите его кто-нибудь, — распорядился Панков, — я под ним пещерку вырою.
Пискля сразу увидал, что под дёрном ворочается дождевой серый червяк, и сказал, что ему, Пискле, никак невозможно руки пачкать, у него в руках важный свёрток. А Матвей не боялся ни червей, ни жуков, он уцепился за толстый, проросший дёрн и держал его на весу, хотя было тяжело. Панков вырыл под дёрном пещерку.
— Теперь будем прятать, — сказал Панков. Он развернул целлофан и осторожно засунул в пещерку тайную вещь. — Опускай.
Матвей опустил дёрн, и он накрыл своей тяжестью, корешками, толщей земли и травой, невидимый тайник.
— Всё! — сказал Панков, вытирая вспотевший нос и щёки черными от земли руками, и улыбнулся.
И Матвей, и Дёмочкин, и Пискля заулыбались в ответ и тоже сказали:
— Всё!
И в эту минуту они увидали Вельзевула. Проклятый петух, наверно, выпрыгнул сквозь высокое оконце сарая и теперь бегом бежал сюда, на поляну. Красная его бородка раскачивалась, гребень свисал на один бок, а крылья были тесно уложены за спиной. Казалось, он торопливо бежит, сдвинув набок кепку и заложив руки за спину, и при этом ругается: «Ко-ко-ко-ко!», занятый только одной заботой — клюнуть. Мальчишки пустились наутёк. Хорошо, что Матвей, когда впускал Писклю, не запер калитку, она оказалась открытой настежь и без задержки выпустила гостей. А тяпку Матвей перекинул им через забор.
Когда они умчались, Матвей повернул вертушку, пошёл к дому и в удивлении увидал, что у них на участке по дорожке преспокойно идёт Капа, доедая кусок пирога. Наверно, опять машина привозила в детский сад продукты, ворота стояли открытые, и Капа отправилась гулять без спроса и вошла сюда в калитку, пока ребята возились на грядке. «Капа!» — хотел строго окликнуть её Матвей. И в ужасе замер. Навстречу Капе по дорожке бежал Вельзевул — голова опущена, клюв вытянут вперёд: «Ко-ко-ко-ко!» — того гляди, клюнет маленькую девочку.
Крикнуть на него? Так он же не выносит крика, от крика его петушиный боевой задор разгорится ещё пуще! Быстрей! Подобраться сзади и схватить его за хвост!
Матвей побежал и внезапно угодил ногой в одну из ям, которые Гамбринус нарыл по всему участку. Острая боль на миг заставила его зажмуриться. А открыв глаза, он увидел необыкновенную картину: Вельзевул как окаменелый стоит на дорожке, а навстречу ему идёт Капа. Она протянула к нему руки ладошками вверх, а на ладошках остатки пирога. Она тихонечко приближается к Вельзевулу и поёт тоненьким голосом:
Петух Вельзевул моргнул глазом и удивлённо спросил: «Ко-ко?»
Матвей боялся пошевелиться, чтоб не нарушить хрупкий мир, установившийся между злым петухом и маленькой девочкой.
«Ко-ко?» — опять спросил петух.
Вид у него был озадаченный. Капа села перед ним на корточки, протянула ему ладошки под самый его острый клюв.
— Клювай, клювай, не бойся, — нежно сказала она.
И Вельзевул, не обратив никакого внимания на то, что она неправильно произнесла такие важные слова, склонил голову набок и — раз! — склюнул у неё с ладони кусок и стал его судорожно заглатывать.
А пока он заглатывал, Капа качалась и чуть было не села на дорожку, потому что он клюнул так сильно, что она едва удержалась на корточках. Но она всё-таки удержалась и рук не опустила, и теперь он склёвывал с её ладоней последние крошки, а Капа заливисто смеялась, потому что ей было щекотно. Потом она встала, обтёрла руки о платье и пошла, а Вельзевул как привязанный вышагивал рядом с ней на своих красных ногах со шпорами и поглядывал по сторонам гордо. На ходу он склюнул у Капы с белого носочка муху, присевшую отдохнуть, и Матвей понял, что у Капы теперь есть верный телохранитель.
