Улица Вокзальная, 120 - [7]
Он засмеялся, сильно кривя рот.
– Шито белыми нитками,– продолжал он.– Явно решил драпануть от немцев, переодевшись в штатское. И то наполовину, потому что главного-то как раз и недоставало: куртки и штанов. Ограничился тем, что оказалось под рукой: сорочкой и галстуком. Самыми настоящими сорочкой и галстуком, из тех, что носят на гражданке. Так они потом и болтались на нем под шинелью. Говорю тебе – тронутый… или тот еще субчик. И все никак не мог переступать ногами. Конвоиры выбрали двух самых крепких из нас и навесили на них этого типа… Так мы и дотопали сначала до фермы, а потом и до этого лагеря… Подлечив рану на лице и ходули, которые, надо сказать, были здорово у него расквашены, он остался с нами, и мы никогда ни в чем не могли его упрекнуть. Тихий такой, вежливый и все плел, что утратил ретро… ретро… Черт, дурацкое слово…
– Ретроспекцию?
– Во-во… Ретроспекцию… Да, ничего не помнил из того, что предшествовало его аресту. Ну, как тебе эта история? А вообще-то… каждый выкручивается, как может…
– Так он не из 6-го Инженерного?
– Да нет же, говорят тебе, шинель ему дали в лагере Арвура. Там как нигде полно было пленных из этого полка… Так вот, никто из наших не узнал этого парня…
Он подмигнул с заговорщицким видом.
– Повторяю, тот еще тип. Это тебе Бебер говорит, а уж Бебер в этих делах собаку съел.
– Как же он добрался сюда в таком состоянии?
Бебер издал впечатляющее и продолжительное «э-э-э!…», означавшее, что я требую слишком многого.
Я встал и взял под руку человека, забывшего свое имя. Трудно было признать в нем симулянта. Шеф Aufnahme внимательно выслушал доклад переводчика, а затем осмотрел в монокль несчастного обеспамятевшего.
– Направить в госпиталь на обследование,– распорядился он.– Доктора решат, не вздумал ли он над нами подшутить.
Я подвел человека к столу и заполнил розовый бланк, что оказалось несложно. Получилась самая лаконичная запись из тех, которые мне доводилось здесь делать: «Икс… Krank[9]. Амнезия». Зато человек обрел статус гражданства. Безымянный, он получил матрикулярный номер. Стал № 60202.
Прислонившись спиной к бараку 10-А, я задумчиво потягивал трубку, увязая ногами в рыхлой земле. Разделенная надвое ухабистыми и криво уложенными рельсами железнодорожной ветки Дековиль центральная аллея разворачивала передо мной теряющуюся вдали перспективу. Заключенные слонялись по ней группами, обходя грязные лужи; у бараков, прислонясь к дверным косякам или сидя на ступеньках, держа руки за поясом или глубоко засунув их в карманы, К. G. F. курили, лениво переговариваясь. На окнах, развеваясь на ветру, сушилось белье. Из недр барака доносились жалобные звуки губной гармоники. Залитый веселыми лучами воскресного утреннего солнца, лагерь напоминал поселок старателей.
Из санчасти после ночного дежурства вышел врач. Был час смены медперсонала. В сопровождении добродушного часового ему предстояло вернуться в Lazarett, расположенный в двух километрах от лагеря. По мнению врачей, это был превосходный хирург. Но именно поэтому как доктор он, по мнению окружающих, был самым настоящим бездарем. Подойдя ко мне, он остановился.
– Меня зовут Юбер Дорсьер,– представился он с чопорностью, достойной посетителя салона какого-нибудь аристократического предместья.– Если не ошибаюсь, вы – Бюрма. Чуть больше года назад вы помогли моей сестре выйти из весьма затруднительного положения… Можно сказать, вернули ей доброе имя… Не припоминаете?
Я прекрасно помнил все обстоятельства того дела. Как и то, что он со времени моего поступления в лагерь неоднократно выполнял там роль врача-консультанта и однажды я оказался на приеме у этого дока, который ограничился тем, что прописал мне самые обыкновенные пилюли, не соизволив принять во внимание наше давнее знакомство. При том, что имя мое было выразительно начертано на медицинской карте.
Что касается меня, то я сразу же узнал его. Несмотря на бороду. Когда я вел дело о шантаже, которому подверглась его сестра, он тщательно брился. О чем я и не преминул вежливо напомнить ему, делая вид, что интересуюсь его особой. Одному дьяволу было известно, до чего кстати взялся я задирать его.
– Вполне простительная прихоть заключенного,– ответил он, улыбаясь и поглаживая шею. Затем, демонстративно понизив голос в целях конспирации:– Возможно ли, чтобы такой ловкий детектив до сих пор еще не сбежал?
Я ответил ему, что давно уже не брал отпуск, а на мой вкус, отдых в концлагере вполне его заменяет, что не вижу особой необходимости прерывать его по собственному почину. Кроме того, моему хрупкому здоровью весьма полезен свежий воздух. И наконец, между нами, разве не в том заключается цель моего пребывания здесь, чтобы с помощью своего собачьего нюха вылавливать уклоняющихся от работы? И т. д. и т. п. Короче, слово за слово, я поведал ему, что с позавчерашнего дня нахожусь не у дел. Aufnahme временно закрыта, и раньше чем через три недели нам не взять в руки карандаш. Не мог бы он подыскать мне какую-нибудь работу в Lazarett? Скажем, в должности санитара?
