Улица становится нашей - [3]
— Не от природы, а от перевоплощения, — спокойно сказала Лялька.
— От чего?
— Ну, он в негра хотел перевоплотиться, чтобы в Африку удрать и за ангольцев сражаться. Волосы ему в парикмахерской перекрасили. Сказал — для кино. А лицо не стали. Говорят, мы лица не перекрашиваем. Воронок разругался с ними и ушел. Из-за лица и в Африку не смог уехать.
Валентина расхохоталась.
— Ты, я вижу, довольно подробно осведомлена о похождениях этого Икара Воронка.
— Валентина! — Лялька сердито посмотрела на сестру.
— Не дуйся, комар, — ввернула Валентина дедово словечко. — Садись лучше задачи решать. А я свои решить попробую.
Суматоха
Суматоха была грозой трех Чапаевских и двух Еленинских улиц. Вообще-то она звалась иначе — Ульяной Тихоновной. Но негромкое имя это как-то не вязалось с ее скандальным характером, и улицы, по достоинству оценив талант Ульяны Тихоновны, зло и метко нарекли ее Суматохой.
— Суматоха идет!
Это была не шуточная угроза. Услышав ее, несовершеннолетние обитатели трех Чапаевских и двух Еленинских тотчас бросались врассыпную. И беда, если кому-нибудь из ребят случалось замешкаться…
Острый, как булавка, язык Суматохи пришпиливал озорника к дереву, колодцу, каланче, забору, то есть к тому месту, куда занесла его жажда приключений, и сразу же вступал в действие Суматохин бас. Не раз грозилась она свести несчастного в милицию.
Впрочем, угроза так и оставалась угрозой. Подозрительный промысел, именуемый в милицейских протоколах спекуляцией, каковой занималась Суматоха, держал ее на почтительном расстоянии от городских властей.
И вдруг Суматоха сама пришла в милицию. Ворвалась, как вихрь, и оглушила личный состав городского отделения известием о том, что минувшей ночью неизвестными злоумышленниками была похищена плавучая прачечная.
Толстый и добрый Петр Максимович, возглавляющий силы порядка в Зарецке, не сразу поверил Суматохе. Но когда факт хищения был подтвержден, Петр Максимович решил действовать энергично.
— Козлюка с машиной, — распорядился он, — и дружинника Долгого с собакой. Быстро!
Козлюк явился тотчас. Долгий пятью минутами позже. Длинный, нескладный, в широких, как ведра, кирзовых сапогах, Долгий вопросительно посмотрел на начальника:
— Случилось что?
— Кобра в форме? — не отвечая, спросил Петр Максимович.
Долгий насторожился. Кобра была служебной собакой, которую он натаскивал.
— В форме… А что, много ценного похищено?
— Прачечная, — усмехнулся Петр Максимович.
— Что — прачечная? — не понял Долгий.
— Прачечную, говорю, увели… Плавучую…
— Да кому такая развалюха нужна! — Долгий сразу потерял интерес к предстоящей операции. Однако, рассудив, что хоть служба эта и не в службу, зато для Кобры тренировка, согласился принять участие в розыске похитителей.
На речном песке, как раз напротив того места, где стояла похищенная прачечная, нашли отпечаток босой ноги.
— Кобра, след! — приказал Долгий.
У собаки-ищейки была узкая, как сабля, морда, короткий хвост и преувеличенное мнение о своих способностях.
Понюхав след, она ликующе взвыла и потянула проводника вверх по крутому берегу.
Благоразумно рассудив, что ни один уважающий себя жулик не станет тащить посуху то, что можно сплавить по воде, Долгий дернул ищейку за поводок и снова подвел к следу.
На этот раз Кобра повела поиск вдоль берега.
Она шла, все ускоряя и ускоряя шаг. И это был верный признак того, что ищейка на верном пути. Охотничий азарт охватил Долгого, передался Суматохе, которая, не отставая, следовала за дружинником, а от нее — милицейскому «газику» с Петром Максимовичем.
Кобра подвела Долгого к фанерному щиту, прикрепленному к тополю, с надписью: «Запретная зона. Без клещей, гвоздей и молотка не входить».
«Запретная зона… Никогда ничего подобного в Зарецке не было… Тайна какая-то…» — решил Долгий.
Петр Максимович вышел из машины, прочел надпись и тоже удивился. Но удивление его было иного рода. Петр Максимович уловил в надписи нечто такое, что заставило его, бывшего учителя, схватиться за голову, На фанере было написано: «Бес клищей, гвоздей и малатка ни входить».
Так написать мог только один человек на свете. И этим единственным человеком был родной внук майора — Ленька. Об этом же свидетельствовал и фанерный щит, припасенный Петром Максимовичем для ремонта террасы. Так вот над чем пыхтел недавно Ленька, тщательно скрывая свое творчество от деда. «Бес клищей… ни входить»… Но зона! Этого Ленька придумать не мог.
— Петр Максимович, слышите? — Долгий вытянул шею и поднял руку. — Вроде бы стук…
Он не договорил. Раздался оглушительный свист, треск ломающихся сучьев, испуганный крик, и на голову пораженного Петра Максимовича свалился не кто иной, как Ленька.
— Ты что там делал? — строго спросил майор, кивнув на дерево.
— Я? — Глаза у Леньки сделались необычайно ясными.
— Ты, раз у тебя спрашивают…
— Там? — тянул Ленька.
— Отвечай! — рассердился Петр Максимович.
— Ничего.
Мужеству Леньки можно было позавидовать. Все знали в Зарецке, что Петр Максимович человека насквозь видит. Поэтому Ленька в некоторых случаях пытался, по возможности, избегать деда. Что там ни говори, а неловко как-то чувствуешь себя в обществе человека, который видит тебя насквозь.
