Улица Сапожников - [13]

— Понимаешь ты, детка, — говорила она мотку, — сплю это я, сплю и вижу сон, будто стоит это покойный дед, дай ему бог здоровья, будто стоит это он, стоит, и будто вдруг бородой махнул. «Ой, говорю, дедка, чего это ты, говорю, бородой махнул?» А он, — Файтл всплеснула руками, — а он как заплачет, как заплачет. «Ой, говорит, внучка ты моя, Файтл, я же, говорит, вот сейчас, вот только что потерял копейку, копейку, копейку..» Ай-ай! — Файтл вдруг завыла.

Ирмэ подошел к Файтл и сказал:

— Ну-ну, — сказал он, — нечего. Вот она, твоя копейка, — и показал ей кукиш.

— Что? — сквозь слезы проговорила Файтл.

Но Ирмэ уже занялся другим. На пороге своей лавчонки — лавчонка была в клопиную нору, и товару в ней было едва на три пятиалтынных — сидел пригорюнившись лавочник Фишль, убогий человек, подслеповатый и глухой. Он был в валенках и в зимнем ватном пальто, хотя на улице было ясно и тепло. Фишль тупо глядел себе под ноги и молчал. Он сегодня наторговал на восемь копеек, а с этим как домой-то придешь? — семья голодная, а дома пусто. И вот он сидел и ждал, не придет ли покупатель. Но покупатель не шел. И Фишль ждал.

— Фишль! — крикнул Ирмэ, — я вам вроде полушку должен.

Фишль поднял голову, открыл рот и уставился на Ирмэ.

— Что тебе? — сказал он глухо.

— Так дайте мне на эту самую полушку орехов, Фишль! — крикнул Ирмэ.

Лавочник поморгал — он ничего не расслышал — и вдруг вздохнул.

— Oй, ребятки, худо, — сказал он и покачал головой. — Ой, как худо. — И опять ссутулился, сник.

— Пойдем, — тихо сказал Неах, — чего тут.

Дома не было никого. Только младший брат Эле спал одетый на голом диванчике у окна. Ирмэ сунул ему под голову подушку, мальчик пробормотал что-то невнятно и сердито, но не проснулся. В комнате было темно. Ирмэ вслепую пошарил по столу и нашел горбушку хлеба. Он взял хлеб и пошел опять на улицу. Веселей на улице.

Неподалеку на бревне сидели Меер, шапочник Симхе и шорник Нохем. Нохем был высокий и худой — черное морщинистое лицо, длинные тонкие усы. Они с Меером были однолетки, одногодки, но казался Нохем старше лет на десять по меньшей мере. Ирмэ его не любил: шумный человек, горлопан. Все трое курили. И о чем-то говорили, громко говорили, спорили будто.

«О чем это они?» подумал Ирмэ и, жуя свой, хлеб, подошел поближе послушать.

Когда Ирмэ подошел, говорил Симхе. Говорил он негромко и напевно, будто молитву читал.

— И всегда-то ты так, Нохем. — говорил он, — шумишь ты, брат, галдишь, а к чему, чего — и сам-то толком не знаешь. «Сторонись, народ, — воевода идет». А только помни, Нохем: все от бога. В святом писании сказано так…

— Что вы мне «писание»! — зло перебил Нохем. — Вот вам писание: человеку, — большим заскорузлым пальцем он ткнул себя в грудь. — человеку тридцать четыре, а за верстаком он уже двадцать три. Двадцать три года, как один день. А что наработал? Чахотку наработал. Вот те и писание…

— Опять ты свое. — Симхе укоризненно покачал головой. — Ну, работаешь. И еще двадцать лет проработаешь..

— Дудки, — буркнул Нохем. — Я хитрей, — околею.

— Уж это, Нохем, как знать, — сказал Симхе, — все под богом ходим. А я вот о чем: и еще двадцать проработаешь, и тоже будешь гол и наг. Я не двадцать, я, слава те, сорок лет работаю. А что я наработал? Все работают…

— Все? — Нохем наклонил голову, сощурился. — Так ли? Все ли? А Шер работает? А Казаков работает, а Файвелке Рашалл работает? Да уж, работничек, сгори он.

— Взял! — сказал Симхе. — Взял Файвела! Он богатый, что на него смотреть. У него и так-то много. Ему бог дал.

— «Бог дал» — тьфу! — Нохем плюнул и закашлялся. Кашлял он долго, с сипом, с хрипом. Откашлявшись, отдышавшись, он заговорил опять, но глуше, тише: — «Бог дал»! Да откуда он взял-то, бог-то? Из жилетного кармана выложил, что ли? Или на банк поревел тысяч пятьдесят? Знаем мы, как он даст. Слыхали! Обдерут нас, дураков, а там: «Мы что! Нам бог дал». А нам-то чего он не дает? Мы-то, голь-то, у него на особом счету, что ли? А то, может, список потерялся. Свистнули, может, списочек-то.

— Не богохульствуй, Нохем, — строго сказал старик. — Потому-то он тебе и не дает, что ты богохульник и крикун.

— Так. — Нохем вдруг захохотал. — Так. Богохульник — потому и не дает. Верно. Правильно. Понимаю. Ну, а вы-то? Вы-то, господин Симхе? Что говорить — свят муж, праведник, хоть в рай старостой. Много вы-то получили? Чего-то не вижу я вашего золота, чего-то оно, понимаете, не бренчит, звону нема. А то, может, где-нибудь под полом бочки целые? — Нохем хитро мигнул. — Тогда, господин Симхе, сделайте милость, дайте до среды тыщенку взаймы, а?

— Ты, Нохем, не в свое дело не мешайся, — сказал Симхе. — У меня с богом свои счеты. За ним не пропадет, не бойся. Не здесь, так там.

— Это где там? — крикнул Нохем. — Там, там. — Он сердито стукнул ногой об землю. — Нет уж! Дудки. Давай — не надо. Давай менять. Пусть тут, а там — фигу. Ничего, не обижусь. Не гордый. Пусть мне — тут, а Файвелу и Менделу — там. И ладно. И квиты. А чтоб им недолго ждать, сам вот, этими вот руками, отправлю их туда. Спроважу, как следовает, — с громом, с блеском, с барабанным треском. Валяй! Получай по счету!