Улица с односторонним движением - [8]
III. Произведение искусства – это дело мастера. – Документ – это дело учителя.
IV. По произведению искусства художники обучаются профессии. – Публику воспитывают, предъявляя ей документы.
V. Произведения искусства своей окончательной формой далеко отстоят друг от друга. – В отношении материала все документы отсылают друг к другу.
VI. Содержание и форма сливаются в произведении искусства: содержательность. – В документах преобладает материал.
VII. Содержательность – это испытанное. – Материал – это приснившееся.
VIII. В произведении искусства материал – балласт, отбрасываемый созерцанием[17]. – Чем глубже погружаешься в документ, тем плотнее – материал.
IX. У произведения искусства закон формы в центре. – В документе формы рассеяны.
X. Произведение искусства синтетично: электроцентраль. – Плодовитость документа хочет – анализа.
XI. При повторном разглядывании произведение искусства возвышается. – Документ покоряет только неожиданностью.
XII. Мужское начало произведений искусства – в нападении. – Защита документа – его невинность.
XIII. Художник завоевывает содержания. – Примитивный человек окапывается за материалами.
I. Критик – это стратег в литературной борьбе.
II. Кто не может принять чью-либо сторону, тот должен молчать.
III. Критик не имеет ничего общего с толкователем искусства минувших эпох.
IV. Критик должен говорить на языке артистов. Ведь понятия cénacle[18] суть лозунги. И только в лозунгах раздается боевой клич.
V. «Объективность» всегда нужно приносить в жертву партийному духу, если того стоит дело, ради которого сражаются.
VI. Критика – дело морали. Если Гёте недооценивал Гёльдерлина и Клейста, а также Бетховена и Жан-Поля, это касается не того, как он понимал искусство, а его моральности.
VII. Высшая инстанция для критика – его коллеги. А не публика и тем более не потомки.
VIII. Потомки или забывают, или прославляют. Только критик вершит суд перед лицом автора.
IX. Полемическая критика – это уничтожение книги с помощью нескольких фраз из нее. Чем меньше ее изучаешь, тем лучше. Только тот, кто способен уничтожать, может критиковать.
X. Настоящая полемика принимается за книгу с такой же нежностью, с какой каннибал – за младенца.
XI. Восхищение искусством критику чуждо. Произведение искусства в его руках – это холодное оружие в борьбе умов.
XII. Искусство критика in nuce[19]: чеканить заголовки, не выдавая идей. Заголовки ущербной критики разбазаривают мысль, отдавая дань моде.
XIII. Публика всегда должна знать, что она неправа, но всегда чувствовать, что критик – ее представитель.
Nr. 13
«Treize – j'eus un plaisir cruel de m'arrêter sur ce nombre».
Marcel Proust[20]
«Le reploiement vierge du livre, encore, prête à un sacrifice dont saigna la tranche rouge des anciens tomes; l'introduction d'une arme, ou coupe-papier, pour établir la prise de possession».
Mallarmé[21]
I. Книги и девок можно брать с собой в постель.
II. Книги и девки искривляют время. Они владеют ночью, словно днем, и днем, словно ночью.
III. По книгам и девкам не скажешь, что им дороги мгновения. Но только ближе узнав их, замечаешь, как они спешат. Когда мы погружаемся в них, они считают минуты.
IV. Книги и девок с давних пор связывает несчастная любовь друг к другу.
V. Книги и девки – у каждой свой сорт мужчин, которые живут за их счет и достают их. У книг – критики.
VI. Книги и девки в публичных домах – для студентов.
VII. Книги и девки – редко тот, кто ими владел, видит их конец. Они обычно исчезают, прежде чем пройти.
VIII. Книги и девки – их словоохотливость и вранье под стать тому, во что они превратились. На самом деле часто они и сами этого не замечают. Годами можешь заниматься всем «по любви», и однажды стоишь как тело с хорошей комплекцией на панели, над которой раньше просто парила «из любопытства».
IX. Книги и девки любят поворачиваться спинкой, выставляя себя.
X. Книги и девки в обилии плодят молодняк.
XI. Книги и девки – «В старости святоша, в юности шлюха». Много ли книг, по которым сегодня должна учиться молодежь, не пользовалось до этого дурной славой?
XII. Книги и девки выносят сор из избы.
XIII. Книги и девки – примечания у одних, что у других торчащие из чулка купюры.
Оружие и амуниция
Я приехал в Ригу, чтобы навестить подругу[22]. Ее дом, город, язык были мне незнакомы. Меня никто не ждал, я ни с кем не был знаком. Два часа бродил в одиночестве по улицам. Такими я их больше никогда не видел. Изо всех дверей вырывалось пламя, каждый камень высекал искры, и каждый трамвай казался пожарной машиной. Ведь она могла выйти за дверь, появиться из-за угла или сидеть в трамвае. Но из нас двоих первым увидеть другого должен был я, любой ценой. Ведь если бы она заложила фитиль, бросив на меня взгляд, – я бы взлетел на воздух, словно склад с боеприпасами.
Первая помощь
Чрезвычайно запутанный квартал, сеть улиц, которую я годами избегал, вдруг разом предстал передо мной в совершенно ясном свете, когда однажды туда переехал любимый человек. Это было так, будто в его окне поставили прожектор, рассекающий окрестность пучками света.
Внутреннее убранство
Предисловие, составление, перевод и примечания С. А. РомашкоРедактор Ю. А. Здоровов Художник Е. А. Михельсон© Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main 1972- 1992© Составление, перевод на русский язык, художественное оформление и примечания издательство «МЕДИУМ», 1996 г.
В этой небольшой книге собрано практически все, что Вальтер Беньямин написал о Кафке. У людей, знавших Беньямина, не возникало сомнений, что Кафка – это «его» автор (подобно Прусту или Бодлеру). Занятия Кафкой проходят через всю творческую деятельность мыслителя, и это притяжение вряд ли можно считать случайным. В литературе уже отмечалось, что Беньямин – по большей части скорее подсознательно – видел в Кафке родственную душу, нащупывая в его произведениях мотивы, близкие ему самому, и прикладывая к творчеству писателя определения, которые в той или иной степени могут быть использованы и при характеристике самого исследователя.
Вальтер Беньямин (1892–1940) – фигура примечательная даже для необычайного разнообразия немецкой интеллектуальной культуры XX века. Начав с исследований, посвященных немецкому романтизму, Гёте и театру эпохи барокко, он занялся затем поисками закономерностей развития культуры, стремясь идти от конкретных, осязаемых явлений человеческой жизни, нередко совершенно простых и обыденных. Комедии Чаплина, детские книги, бульварные газеты, старые фотографии или парижские пассажи – все становилось у него поводом для размышлений о том, как устроена культура.
Целый ряд понятий и образов выдающегося немецкого критика XX века В. Беньямина (1892–1940), размышляющего о литературе и истории, политике и эстетике, капитализме и фашизме, проституции и меланхолии, парижских денди и тряпичниках, социалистах и фланерах, восходят к поэтическому и критическому наследию величайшего французского поэта XIX столетия Ш. Бодлера (1821–1867), к тому «критическому героизму» поэта, который приписывал ему критик и который во многих отношениях отличал его собственную критическую позицию.
Три классических эссе («Краткая история фотографии», «Париж – столица девятнадцатого столетия», «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»), объединенные темой перемен, происходящих в искусстве, когда оно из уникального становится массовым и тиражируемым. Вальтер Беньямин (1892–1940) предлагает посмотреть на этот процесс не с консервативных позиций, а, напротив, увидеть в его истоках новые формы социального бытования искусства, новую антропологию «массового зрителя» и новую коммуникативную функцию искусства в пространстве буржуазного мира.
«Эта проза входит в число произведений Беньямина о начальном периоде эпохи модерна, над историей которого он трудился последние пятнадцать лет своей жизни, и представляет собой попытку писателя противопоставить нечто личное массивам материалов, уже собранных им для очерка о парижских уличных пассажах. Исторические архетипы, которые Беньямин в этом очерке намеревался вывести из социально-прагматического и философского генезиса, неожиданно ярко выступили в "берлинской" книжке, проникнутой непосредственностью воспоминаний и скорбью о том невозвратимом, утраченном навсегда, что стало для автора аллегорией заката его собственной жизни» (Теодор Адорно).
История жизни одного художника, живущего в мегаполисе и пытающегося справиться с трудностями, которые встают у него на пути и одна за другой пытаются сломать его. Но продолжая идти вперёд, он создаёт новые картины, влюбляется и борется против всего мира, шаг за шагом приближаясь к своему шедевру, который должен перевернуть всё представление о новом искусстве…Содержит нецензурную брань.
Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Доминик Татарка принадлежит к числу видных прозаиков социалистической Чехословакии. Роман «Республика попов», вышедший в 1948 году и выдержавший несколько изданий в Чехословакии и за ее рубежами, занимает ключевое положение в его творчестве. Роман в основе своей автобиографичен. В жизненном опыте главного героя, молодого учителя гимназии Томаша Менкины, отчетливо угадывается опыт самого Татарки. Подобно Томашу, он тоже был преподавателем-словесником «в маленьком провинциальном городке с двадцатью тысячаси жителей».