Улица - [8]

— По-моему, он эпес — нездоровый какой-то, — сказала миссис Такифман.

Мы с друзьями клали монетки на рельсы, чтобы их расплющивали колеса грузовых поездов. А потом заливали богатеньким ребятишкам с Утремон-стрит, будто по этим монетам прошел королевский поезд. И они отваливали нам за каждый цент по пяти.

А до этого в Канаду приехал принц Уэльский[40]. Он посетил собрание «Мизрахи»[41], и мама удостоилась чести пожать ему руку в числе тысяч и тысяч других. Когда он отрекся от престола, она поделилась своими наблюдениями:

— Я тогда еще поняла, что он в душе романтик. По глазам видно.

— У него их два, — сказал отец. — Точь-в-точь как у меня.

— Да уж. Вот именно. Ты откажешься от трона ради любви к женщине, как бы не так. Да ты ради женщины и от места в трамвае не откажешься.

Миссис Миллер из «Миллеровской домашней пекарни» испекла гигантскую халу — большей я в жизни не видел — и послала ее в Букингемский дворец ко дню рождения принцессы Елизаветы. Из дворца ей прислали благодарственное письмо, ее фотографию напечатали все газеты.

— Для местных мы, — поведала она репортерам, — печем также и кныши и готовим угощение на свадьбы для приличных семей.

К королевской семье мы относились благожелательно, но не без иронии. Цена на картошку от них не зависела. Способствовать или воспрепятствовать созданию государства Израиль они также не могли. Черчилль, к примеру, тот мог. От короля Георга VI, как уверяли нас, ничего не зависит. А раз так, мы могли смотреть на него свысока: ведь среди наших царей были и Соломон, и Давид. Однако Бетт Дейвис в «Елизавете и Эссексе»[42] мы восхищались. Мы были польщены, когда нашего Мэнни сделали королевским скаутом[43]. О чем говорить: у нас каждую субботу молились за здоровье королевской семьи во всех синагогах, и отнюдь не из-за подобострастия. А от широты душевной. Быть бы нам поуже: вспомнить только — ведь мы молились и за Джона Букена[44], 1-го лорда Твидсмьюира Элсфилдского, генерал-губернатора Канады.

В школе наши учителя призывали нас восхищаться Джоном Букеном. Перед тем как ему выступить у нас в день вручения премий детскому обществу Красного Креста, нам поведали, что он — воплощение лучших черт английского национального характера. Справедливости, порядочности, джентльменства. Нас не предупредили, что он яро ненавидит евреев. Это открытие я сделал самостоятельно, читая «39 шагов». На первых же страницах романа появляется некто Скаддер, хороший шпион, храбрец, которого Ричард Ханней считает «смышленым, неугомонным парнем, который во что бы то ни стало хочет докопаться до сути». Скаддер рассказывает Ханнею, что за всеми правительствами и армиями стоит подпольное движение, созданное крайне опасными людьми. В большинстве своем это анархисты, люди образованные, их цель — устраивать перевороты; но помимо них в создании движения участвовали и финансисты, и их цель — нажива. Как у тех, так и у других заговорщиков есть и общая цель — затеять смуту в Европе.

«Я спросил:

— Зачем это им?

И он ответил:

— Анархисты надеются, что тут-то и настанет их час… народится новый мир. Капиталисты же… наживут огромные состояния, скупая все, что будет разрушено. У капитала, — сказал он, — нет ни совести, ни отечества. Вдобавок за ними стоят евреи, а евреи пуще всего ненавидят Россию. Удивляться тут нечему, — сказал он. — Триста лет их подвергали гонениям, теперь пришел их черед отомстить за погромы. Евреи — они повсюду, но чтобы добраться до еврея, надо проникнуть далеко-далеко за кулисы. Возьмем, к примеру, любой по-настоящему крупный тевтонский концерн. Если ты хочешь установить деловые контакты, для начала тебя примет князь фон и цу какой-то там, хлыщеватый юнец, который говорит по-английски так, будто окончил Итон и Хэрроу[45] разом. Но он ничего не решает. Если же ты предлагаешь серьезную сделку, тебя переправят к вестфальцу с квадратной челюстью, скошенным лбом и жлобскими манерами… Но если сделка очень крупная, тебя препроводят к тому, кто на самом деле вершит делами, и — десять к одному, что тебя примет хилый еврейчик с землистым лицом и цепким взглядом в инвалидной коляске. Вот так-то, сэр, вот кто сегодня правит миром, вот кто вонзил нож в Российскую империю, а все потому, что его тетку изнасиловали, а отца забили плетьми в захолустном городке на Волге».

Мне страх как хотелось отождествлять себя с Ханнеем, романтическим солдатом удачи, но это означало предать себя. Мой дед — pace[46] Букен — ходил по улицам захолустного городка на Волге в вечном страхе, что его забьют плетьми: вот из-за чего мы очутились в Канаде. Тем не менее именно благодаря Букену я представлял своего деда как хилого еврейчика с землистым лицом и цепким взглядом. Так, к сожалению, я воспринимал его — пусть и недолго, — потому лишь, что таким, ничуть не усомнясь, видел его Ханней, этот поборник всего что ни на есть чистого и хорошего на земле.

В ту пору в наших сердцах влечение ко всему английскому соперничало с влечением ко всему американскому. Нас раздирали противоречивые чувства. Мне, к примеру, было бы очень приятно посмотреть, как Томми Фарр