Улица - [4]

В те времена многих свежеиспеченных юных нотариусов избирали в городской совет и платили им доллар в год, а они — на тебе! — через одну-другую сессию становились миллионерами, владельцами огромных земельных участков, и именно на каменистых полях этих везунчиков планировали проложить новую автостраду или построить школу. Этот типичнейший городской советник теперь, по всей вероятности, член церковного или синагогального совета, награжденный, конечно же, медалью, скорее всего, и есть тот человек, который суровее всех обличает распущенность современных молодых людей, настолько обленившихся, что они не только не голосуют по двадцать раз, а и вовсе не ходят голосовать, не уважают своих родителей, росших во времена, когда доллар был, черт подери, долларом и, чтобы добыть этот доллар, приходилось что есть сил расталкивать всех локтями.

Вернувшись домой в 1968-м, я обнаружил, что моего дома нет — то ли его снесли бульдозером, то ли его, как и всю улицу Св. Урбана, заполонили греки.

Сегодня уже нет той синагоги «Молодой Израиль», в баре которой мы чесали языки. Там, где стояла моя бильярдная, возвели банк. Нет на месте кое-каких привычных лавчонок. Одни знакомые умерли, другие обанкротились. Но большинство из тех, кого здесь нет, просто взяли да и переехали вместе со своими старыми клиентами в новые торговые центры в Ван-Хорне или Роклэнде, Уэстмаунте или Виль-Сен-Лоране[22].

На Главной улице — как вверху, так и внизу — осталось немало старых ресторанчиков и котлетных, зажатых трикотажными фабричками, бильярдными, квартирами без удобств, оптовой торговлей мануфактурой и «самыми гигиеничными» парикмахерскими. Все те заведения, где мы летом заколачивали по десять долларов в неделю рассыльными, на прежнем месте. Да и Флетчерсфилдская средняя школа на прежнем месте. По улице по-прежнему снуют студенты ешивы и пейсатые мальчишки. Но они не так давно приехали из Польши и Румынии, и родители-эмигранты будут их точить, чтобы они прилежно учились и добивались успеха. Вырывались отсюда.

Но многие из наших дедов, те самые люди, которые втолковывали нам, что на Главной живут одни лишь лодыри и неудачники, так и не вырвутся отсюда. Нынче, когда большинство ребят пробилось, нынче, когда их сыновья и дочери могут себе позволить и разноуровневые бунгало, и норковые шубы, и морские поездки в Вест-Индию зимой, осталось, и немало, дедов и бабок, которые не могут отлепиться от Главной. Случается, и нередко, что дети не в силах заставить их уехать отсюда. Вот почему они, изможденные, измотанные повседневными тяготами, все еще здесь. Они сидят на табуретках около ледников в табачных лавках, клюют носом, зажав в крапчатом кулаке мухобойку. Они сворачивают самокрутки и изучают колонку некрологов в «Стар» на пороге еврейской библиотеки. Женщины все так же чистят картошку в тени наружных винтовых лестниц. Старики все так же следят со своих балконов за тем, кто пришел, а кто ушел, — ноги укутаны пледом, на коленях мешочек с семенами мяты. Как и в былые дни, врастающий в землю дом с косым полом расположен стена в стену с магазинчиком или оптовой торговлей, а может, и со свалкой. Впрочем, сегодня и магазинчик, и свалка закрыты. Выбитые окна затянуты рекламой сигарет или предвыборными плакатами. Повсюду висит паутина.

1

В 1953-м, в первое же воскресенье по возвращении в Монреаль после двухлетнего пребывания в Европе, я наведал бабушку в ее доме на улице Жанны Манс.

С идишской газетой на тучных коленях, страницы которой ворошил ветер, в незашнурованных черных ботинках, бабушка восседала в кухонном кресле на балконе — казалось, она пустила там корни; за ней ухаживали дочери и сыновья, им помогали внуки.

— Ну и как живется евреям в Европе? — спросила она.

Прямой вопрос старухи с бородавкой, штопором ввинчивающейся в щеку, — и с меня вмиг сошел весь мой так нелегко давшийся мне лоск; мои почерпнутые из «Нью стейтсмен»[23] взгляды, мое, более чем поверхностное знакомство с винами и европейскими столицами; вся та жизнь, которую я себе создал, вырвавшись за пределы гетто.

— Не знаю, — сказал я: мне было и стыдно, и досадно, что меня моментально вернули восвояси. — Я не так много общался с евреями.

Привалясь к своим лоснящимся новеньким машинам, позевывая на ступеньках террас, засунув руки в брюки или поедая арбуз и смачно сплевывая косточки в блюдце, дядья корили меня за то, что я не съездил в Израиль. Но их вопросы о жизни в Европе были не в пример легче бабушкиных. Побывал ли я в Фоли-Бержер? Как проходит смена караула у Букингемского дворца? Дядья успели стать канадцами.

Канаду, с самого начала, выбирали за неимением лучшего. Канадец — ведь это без пяти минут американец.

Мой дед, как и многие-многие евреи, решился отправиться из галицийского штетла[24] в Канаду пассажиром четвертого класса в 1904 году, после начала русско-японской войны и неслыханно гнусного кишиневского погрома, развязанного воинствующим антисемитом П. А. Крушеваном, издателем газеты «Знамя», — четыре месяца спустя он первым опубликовал в России «Протоколы сионских мудрецов»[25], выдав их за еврейскую программу покорения мира.