Улица Пяти Лун - [11]

В лавке торчала немецкая пара. Во всяком случае, беседовали они на немецком, если, конечно, можно назвать беседой эти оглушительные жизнерадостные вопли. Мадам щеголяла в цветастых брючках в обтяжку — явная ошибка с ее стороны. Несколько минут я внимала громогласным репликам. Дама оказалась коллекционершей. Из ее воплей я узнала, что она уже не один год собирает китайские нюхательные бутылочки, а то, что ей предлагают, не что иное, как мерзость, подделка, и вообще слишком дорого.

Продавец отвечал таким тихим голосом, что я едва различала слова. По тону было ясно, что ему глубоко плевать, купит gnadige Frau[9] бутылочку или нет. Через некоторое время это стало ясно и самой Frau. С негодующим возгласом она затопала прочь из магазина, муж засеменил следом, выкрикивая утешения.

Я заинтересованно уставилась на лампу в стиле барокко. Надежды, что продавец бросится мне на помощь, я не питала: его профессиональные способности оставляли желать лучшего. Так и есть! Окинув меня равнодушным взглядом, он прошел в дальний конец помещения, где и уселся с невозмутимым видом. Я неторопливо направилась туда же, оглядывая выставленные товары, — случайная покупательница, и только. Наконец я подняла на него глаза и чарующе улыбнулась:

— Buon giorno.

— Доброе утро, — буркнул он по-английски.

Я ждала продолжения — стандартной любезности торговца, какой-нибудь вежливой фразы, — но продавец помалкивал. Откинувшись на спинку стула, он с презрительной улыбкой разглядывал меня.

Не обязательно было услышать характерный рубленый говор, чтобы понять: передо мной англичанин. Чай и печенье, обнаруженные ночью, уже навели меня на мысль, что лавкой заправляет представитель именно этой славной нации. Да и внешность не оставляла сомнений. Продавец напоминал лорда Питера Уимси[10]: светлые волосы, бледная кожа, не тронутая южным загаром, легкое презрение, сквозящее в манерах. Нельзя сказать, чтобы у него был такой уж большой нос, но этот орган, казалось, занимал все лицо. Хотя продавец сидел, а я стояла, благодаря этому надменному носу создавалось впечатление, что его обладатель взирает на меня сверху вниз.

— Боже мой, — пискнула я, пошире распахивая глаза. — Как вы узнали, что я американка?

Улыбка стала шире.

— Дорогая моя! — процедил англичанин и опять замолчал.

Меня охватило желание отмочить что-нибудь такое, что смахнуло бы эту мерзкую презрительную улыбочку. Например, спросить, не торгуют ли они древнеегипетскими драгоценностями. Но я мужественно совладала с соблазном. Несмотря на благовоспитанную наружность, что-то в этом человеке подсказывало: с ним надо держать ухо востро. Руки, небрежно сцепленные на колене, были ухоженными, как у женщины; пальцы длинные и тонкие — такие еще именуют пальцами музыканта, хотя у большинства известных мне музыкантов руки, как у водителей грузовиков.

Я принялась нести вздор: мол, хочу сделать подарок жениху, который обожает старинные вещицы. Пока я плела эту чушь, холодные голубые глаза англичанина весело прищурились. Он махнул холеной рукой:

— Ну так выбирайте, вас никто не торопит. Если понравится какая-то штуковина, волоките сюда, и я вам все о ней расскажу.

— Спасибо. Можете не вставать, сэр.

— Я и не собирался.

Похоже, мне тут ничего не светило. Я раздумывала, что же предпринять дальше, когда из подсобки донесся шум. Поскольку Колизей находился всего в нескольких кварталах, на ум пришли львы и ранние христиане. Грохот, вопли, рычание...

Рычание...

Из-за занавеса, отделяющего зал магазина от задних помещений, вылетело какое-то существо и кинулось прямо ко мне... Доберман! Нет-нет, я о нем вовсе не забыла, просто мне и в голову не пришло, что днем он тоже болтается в лавке. И уж я точно не брала в расчет, что у моего нового приятеля такой острых слух и такая хорошая память...

Повинуясь какому-то смутному побуждению, я ухватилась за лампу в стиле барокко и упала. Лампа была тяжелой, но мне удалось сдвинуть ее с места, и она рухнула с полки с чарующим грохотом. Англичанин подскочил, изрыгая проклятья.

Лежа на спине, я извивалась и верещала во весь голос, а старый знакомый восторженно облизывал мне лицо.

— Помогите! Помогите! Спасите! Уберите пса, он загрызет меня! Он вцепился мне в шею!!!

Я скосила глаза. Англичанин двинулся в мою сторону, так аккуратно и неспешно переставляя свои английские ноги, словно на прогулке по Гайд-парку. Он что, не собирается спасать меня от разъяренной собаки Баскервилей?! Похоже, не собирается... Англичанин поднял лампу, нахмурившись, внимательно осмотрел и лишь потом оттащил в сторону пса. Он сделал это без каких-либо усилий, хотя животное весило килограммов сорок. — Значит, в шею, говорите? — презрительно вопросил он. — Вставайте, юная леди, и вытрите лицо. Вы повредили очень ценную лампу. Бруно!

Я решила, что он обращается к собаке, ибо бедное животное тут же рухнуло у его ног и съежилось от страха. Но Бруно оказался человеком, смуглым верзилой жуткого злодейского вида. Он ворвался в комнату, размахивая тяжелой дубиной. Англичанин успел перехватить грозное оружие, когда Бруно уже собирался опустить его на спину собаки.