Улица Марата - [10]

В детстве я читал книгу «Долгий путь домой». В ней рассказывалось о бегстве одного польского офицера из сибирского концлагеря в направлении Индии. Это длилось пятнадцать месяцев. Из семи бежавших заключенных к цели добрались лишь трое. Остальные погибли в дороге от физического истощения и болезней.

Девушка, примкнувшая к беглецам по дороге, нашла свою смерть с одним из них в пустыне Гоби. Переход Тибетского нагорья стоил им двух человеческих жизней. Там им повстречался мифический снежный человек. Я думаю, что это правда. Зачем было врать Райнхольду Месснеру?

— Гюнтер, Таня погибла…

Я уже предчувствовал какую-то хуйню, но это было худшее. Теперь мне стало ясно, почему в течение последнего месяца я не мог до нее дозвониться, каждый раз попадая на сына, который мне ничего не говорил. Наверное, он подозревал, что его мать слишком много для меня значит. А я думал, что она меня избегает, потому что я ее предал, сказав, что поеду в Санкт-Петербург в то время, как она организовала мне практику в Москве.

Когда я спросил, смогу ли я бросить у нее кости, она решительно отклонила мою просьбу. «Ни в коем случае! Мой сын этого не потерпит, он всегда ругается, когда у нас живут чужие люди. Кроме того, у меня могут быть заморочки с моим бывшим мужем». Но я этого не понял, посчитав себя жертвой. Только позже до меня дошло, что я и без того бы мог с ней встречаться.

— Это случилось 22 июля в 40 километрах от Москвы. Она попала под поезд, на станции Переделкино…

Таня, что же ты наделала? Был ли это суицид, несчастный случай или убийство? Свидетелей не было. Была ли она бухой и не заметила поезд? Ведь она признавалась мне, что она алкососка. Ну и что!? Почти все мои знакомые алкоголики, но никто из них не попадал под поезд. Сам я тоже алкаш, и на меня тоже пока еще никто не наехал, ни на железной дороге, ни на улице. Изабелла сказала, что у Тани в сумке нашли роман Толстого «Анна Каренина». Полный абсурд! Моя дорога к ней была дорогой к ее могиле.

Любовь, пронесенная через годы, превратилась в прах, но она останется жить в моем сердце. На память у меня осталась фотография Тани. И то, что ее плоть теперь разлагалась, не мешало мне дрочить на ее снимок.

Вольф мотался по городу, снимая, как ебанутый. Иногда я составлял ему компанию. У какого-то моста мы обнаружили развалины фабрики. Неожиданно Вольф наткнулся на некую хуевину. Это было что-то странное. Он взял это в руки и принялся разглядывать.

— Я читал в наших газетах, что в России повсюду валяются радиоактивные отходы, а люди об этом даже не подозревают, — сказал я.

Вольф в ужасе отшвырнул хуевину подальше.

— Ой, надеюсь, я не заразился?

Мне было не по себе в этом мрачном фабричном дворе. Если бы кто-то решил нас ограбить, то…

Мне представилась картина, как нас убивают внутри здания длинными кавказскими ножами. Я остался стоять снаружи. Страх перед бандитами в пустынных местах преследовал меня. Хотя на мне не было никаких дорогих вещей, и вряд ли бы кто-то позарился на меня.

У другого выхода стоял какой-то мужик, возможно, сторож. Мы что-то сказали ему по-немецки, он что-то ответил по-русски. Но никто из нас не понял друг друга.

По небу летал вертолет. Он тащил за собой рекламный плакат с изображением полуобнаженной девушки. Мы оказались в парке. Переходить дорогу в Москве куда опасней, чем в Вене, поскольку автомобилисты носятся здесь, не сбавляя скорости, а дороги здесь шире. Когда мы достигли парка живыми и невредимыми, Вольф улегся на скамейку. Вокруг было много молодежи. У входа находился университет. В парке стоял памятник какому-то деятелю с обосраным голубями носом, но мы так и не сумели расшифровать его имя, поскольку оно было написано русскими буквами.

У станции «Кузнецкий мост» ошивалась старушка с двумя котятами — черным и белым. Сентиментальный Вольф погладил черного. Я предложил ему его купить. Зная наперед, что он этого никогда не сделает, я продолжал его поддрачивать. Это стало его задевать. Женщина, подошедшая сбоку, спросила, откуда мы.

— О, Вена! — воскликнула она и предложила взять котенка в эмиграцию.

Видя, что мы не собираемся покупать животное, старушка послала нас на хуй.

После наступления темноты мы вернулись к Трихомонозовым.

— Маша! — сказал я, похлопывая по попке маленькую девочку, поджидавшую нас вместе с двумя своими братьями у входа в подъезд, несмотря на темноту. С детьми нас познакомила прихожанка польской церкви, живущая через дорогу. Это были дети алкоголиков. Вольф сделал серию снимков, а я дал им немного мелочи.

Однажды они появились перед кухонным окном Трихомонозовых, и я бросил им в форточку хлеба, сыра и яблоко. Когда они появились в следующий раз, папа Анатолий прогнал их с криками — «Идите на хуй отсюда!».

Зинаида рассказала, что маленькая Маша имеет влияние на свою спившуюся мать. Когда ей хочется сладкого, она стучит кулачком по столу — «Сникерс! Я хочу сникерс!»

Польская католическая церковь была полностью отреставрирована. Все расходы взяло на себя польское правительство. В одной из пристроек была открыта библиотека, там же находился детский сад и социальные службы. Все было сделано чисто и привлекательно. Пожилая дама, взявшаяся провести нам экскурсию, была милой и вежливой. Мы попали под ее обаяние. Было заметно, что после реставрации церкви ее жизнь приобрела новый смысл. Она показала нам портрет отца основателя на стене. Во время моего первого визита в Москву, Игорь злобно сорвал цветное фото молодой монахини на стенде для объявлений. Это была красивая девушка, позади нее стояли дети в одежде скаутов. Наверное, это был какой-то молодежный слет.