Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени - [12]

Женщина уже спешила с ведром и посудой.

Я налил стакан, выпил. Потом наполнил другой и подал Зое,

— Можете пить, вода свежая, ничего не примешано. Блюдечко не догадалась принести, умница.

— Ничего, ничего! Выпила, попросила еще...

— Слушай, Зоя, а если на «ты»? Ведь мы, можно сказать, уже с осени знакомы. Полгода.

Она или думала о другом и пропустила мое предложение мимо ушей, либо вообще не услышала.

— А можно спросить ее насчет кочета?

— Почему же нельзя? — слегка обиженный, я повернулся к словачке. — Мадам, у вас на табличке: «Позор, злы кочет». Не «пес», а «кочет»?

— Нема, нема уж того кочета, — она тщательно отерла кончиком цветного платка каждый глаз в отдельности. — А был кочет, был. Такой молодец. Как чужак заберется во двор, скакнет на голову и норовит клюнуть, да побольнее.

Я перевел.

— А где он теперь?

— Сварили и съели.

— Нечего было есть? — сразу же прониклась сочувствием Зоя.

— Господи! И гуси! И ути! И курицы! Да всего полно.

— Почему ж тогда?

— А немцы тогда отступали с Грону. Староста прибежал и приказал сейчас же отрубить кочету голову, Запрыгнет, говорит, на немецкого офицера, а тот возьмет и велит спалить всю деревню.

Словачка сложила посуду в ведро:

— Больше ничего не треба, господин полковник?

Я рассмеялся:

— Был полковником. Вот только вчера разжаловали.

— Еще будете, еще будете. Молодой совсем... Ну, спасибочки, спасибочки вам, добри люди.

Она хлопнула калиткой. Лязгнула щеколда.

— Что ты смеялся?

О, вот уже и на «ты».

— Она назвала меня полковником.

— Будешь!

Мне стало еще смешнее:

— Вот-вот! Она тоже так сказала, что буду.

— Смейся, смейся!.. А ведь зеленоглазые — вещуньи... Мне еще бабушка говорила.

Видно, Зоя была совсем не прочь продолжить наш веселый треп.

Но тут...

Но тут, в самый неподходящий момент, с того конца улицы донесся нестройный девичий хор:

— Зоя! Бегом! Едем! Зойка, скорее!

— Ой! — и понеслась к своей полуторке, небрежно махнув мне на прощанье. — До свидания, старший лейтенант.

— Где? — крикнул я вслед. — Где свидимся? И когда?

— В Москве, конечно. В шесть часов вечера после войны.

Ее немудрящая шутка, гулявшая тогда по всему фронту, вдруг заставила сжаться сердце. Жди! Так только в фильмах бывает!

Я смотрел, как она подбежала к подругам, как те, уже с машины, протянули ей руки, затащили в кузов.

И полуторка тронулась нехотя, протестующе визжа и фыркая клубами черного дыма. Сначала вроде бы ко мне, а потом развернулась и потащилась в обратную от меня сторону.

А Зоя, завязав косынку, снова помахала мне.

Хорошая девчонка!

Веселая! Добрая, миленькая такая. И красивая! А глаза в самом деле зеленые. Или голубые? Или все-таки зеленые?

Вот болван! Смотрел, смотрел во все глаза — и даже глаз не разглядел.

 

События понеслись, как усталая лошадь, почуявшая вдруг близкий конец пути. Санкт-Пельтен, Баден...

Меня крутило и бросало, как щепку в водовороте. Метался на перекладных, на нашем фанерном По-2, гонялся за нужным человеком на своих двоих. Пасечник совсем не то, что Безвесельный, не давал нашему брату трепаться с хихикающими, остроязыкими, все знающими канцеляристками. Вперед и вперед! И, главное, — дальше и дальше от седьмой гвардейской. Та уже подбиралась к Праге, а я трясся на По-2 к озеру Нойзидлер — там объявился неизвестный никому доселе антифашистский партизанский отряд аж из пяти штыков во главе с католическим ксендзом. Что это? Перевертыши? Попытка по дешевке нажить политический капитал у будущей власти?

И вдруг щепка легла на дно, перестав не только мотаться, но и вообще ощущать какое-либо движение.

У меня есть маленькая фотокарточка, которую я вот уже пятьдесят лет храню как зеницу ока. На подоконнике, возле распахнутого окна, сидит молоденькая девушка-лейтенант.

А на обороте надпись:

«Льву Квину. Сидя на окне в ожидании конца войны. 8 мая 1945 г. Тоня Цуранова».

Жена того самого летчика, с которым я несколькими днями раньше мотался на озеро Нойзидлер. Не какая-нибудь ППЖ, а самая настоящая, законным образом зарегистрированная в загсе жена. Отличная, между прочим, девчонка.

Мы уже тогда знали, что война завершена. Гитлеровские вояки подписали акт безоговорочной капитуляции восьмого мая.

Война кончилась. И началось совсем другое, странное напряженное ожидание неизвестно чего. Что с нами будет? Со всех сторон наползали слухи, один противоречивее другого. Вот-вот демобилизуют. Нет, не демобилизуют, а отправят воевать с Японией. Уже улетел на восток командующий нашим фронтом маршал Малиновский со штабом. А войска вот-вот будут погружены в эшелоны — и цугом через всю матушку-Русь. Да, утверждали третьи, воевать с Японией — это точно. Но не всем. Седьмая гвардейская действительно сразится с самураями, а остальные — еще неизвестно. Да нет, седьмая гвардейская как раз останется на месте, а вот все другие армии...

А тут еще и Пасечника срочно отозвали в Киев в распоряжение Украинской академии наук. Он действительно оказался атомщиком, причем видным. Демобилизовавшись, быстро зашагал по ученым ступеням от членкора до известного академика, директора института ядерной физики Украины.

А мы болтались без дела в пыльном городке недалеко от Будапешта и разлагались со страшной силой. Кто купался в палинке — венгерской персиковой водке, кто стал жадно охотиться за всяким барахлом, а кто промышлял по местным девушкам и замужним женщинам, весьма охочим до страшных рогатых и бородатых большевиков, которыми их четыре года пугала фашистская пропаганда.