Улица Ангела - [24]

— Да, он противный! — подхватила Эдна, содрогаясь от аристократического презрения.

— Впрочем, не всем же быть писаными красавцами, — философски заметила миссис Смит. И добавила с лукавым видом: — Такими, как мистер Рональд Мальбро!

— Это еще кто? — осведомился мистер Смит.

— Ох, как же ты отстал от века, папа! А ведь ты его видел! Я очень хорошо помню, мы с тобой вместе видели его в той картине, что шла в «Эмпайре».

— А, так это, значит, какой-нибудь малый из кино? — Мистера Смита пудинг явно интересовал больше, чем «малый из кино».

— Ну, разумеется, киноактер. Не так ли, Эдна?

— Ах, да замолчи ты, мама! — воскликнула Эдна, густо краснея и вся извиваясь от смущения.

— О чем это вы?

— Он самый последний, не правда ли, Эдна? — все так же лукаво продолжала миссис Смит. — Да, красивый мужчина, кудрявый, темноглазый и все прочее. И щедро раздает свои фотографии: «На добрую память. Рональд Мальбро». И беседует со своими милыми юными поклонницами охотно, без всякого важничанья…

— Мама! — завопила Эдна. Казалось, вся душа ее перешла в два умоляющих глаза на пунцовом от стыда лице.

— Вот что выходит, мисс, когда не убираешь сама своей комнаты, — сказала мать. — Вхожу я вчера в ее спальню, папа, и что я вижу? Мистера Рональда Мальбро. «На добрую память» ей, Эдне! Фотография такая большая, что можно сосчитать его ресницы все до единой. Это — самое последнее увлечение всех девчонок. Им теперь уже мало вырезать его портреты из разных киножурналов, — нет, они выписывают их из самого Голливуда. «Дорогой мистер Рональд, я умру, если вы не пришлете мне своей фотографии с надписью вашей собственной рукой. Преданная вам Эдна Смит, Чосер-роуд, дом номер шестнадцать, Сток-Ньюингтон, Англия».

Мистер Смит принял строгий вид.

— Ну, знаешь, Эдна, должен тебе сказать, что это очень глупо.

— Я написала просто ради потехи, — пробормотала Эдна. — Только чтобы посмотреть, что из этого выйдет, вот и все. Некоторые из наших девочек собрали уже по нескольку десятков, а я…

— Очень жаль, что они не займутся чем-нибудь более полезным, — отрезал мистер Смит.

— Ну-ну, грех невелик, бывают похуже, — вступилась миссис Смит, вставая из-за стола. — От этого им не будет пользы, но и вреда тоже не много. Все мы в свое время делали глупости. Девушки все дурочки, если хочешь знать, папа, и мужчины этим пользуются… Но между прочим, из этого вовсе не следует, что девушка не может помочь матери убрать со стола. Ну-ка, Эдна, снеси все на кухню, пока я заварю чай.

— Сейчас, — протянула Эдна со вздохом усталости и медленно поднялась. Десять минут спустя, залпом выпив чай, она умчалась, а родители еще оставались в столовой: миссис Смит — за второй чашкой чаю, мистер Смит курил свою трубку.

Столовая была маленькая, слишком заставлена мебелью и разными безделушками. Это были большей частью дрянные, дешевые, безобразные вещи массового производства, сделанные наспех, кое-как, с расчетом на то, чтобы привлечь неискушенный глаз и быть купленными, покрасоваться затем короткое время в доме, надоесть, превратиться в старый хлам и быть выброшенными вон.

Однако комната в общем не производила неприятного впечатления, потому что в ней царила атмосфера домовитости и уюта, которую мистер Смит ощущал сильнее и ценил более, чем его жена, — быть может, потому, что его воображение, болезненно обостренное страхом, рисовало ему за стенами этого уютного мирка подстерегавшие его нищету, унижения, болезни, смерть. Должно быть, не столько усталость после рабочего дня, сколько именно это чувство делало мистера Смита тяжелым на подъем, человеком, которого трудно по вечерам вытащить из дому, и это хорошо знала его жена, которая, наоборот, всегда была за то, чтобы пойти куда-нибудь вечером или, если это невозможно, хотя бы назвать гостей.

— Эх ты, старый домосед, — промолвила она с ласковой укоризной, видя, что он поглубже уселся в свое кресло. — Ну, какие у тебя сегодня неприятности? Ты начал рассказывать, да почему-то замолчал.

— Не скрою от тебя, Эди, я сегодня здорово испугался. Собственно говоря, дела все время шли так, что я предвидел это… — добавил он с некоторой мрачной гордостью.

— Ну вот, опять начинается! — Миссис Смит предостерегающе помахала чайной ложечкой. — Ты слишком многое «предвидишь». Вечно ты заглядываешь вперед на неделю и видишь черные тучи. Вот говорят, что в Исландии барометр падает. Поручили бы тебе предсказывать погоду, тогда всегда было бы одно падение. Ну, рассказывай, милый, извини, что перебила.

— Кому-нибудь надо же смотреть вперед, не так ли? — сказал мистер Смит. — И если бы мистер Дэрсингем не был так беспечен, нам всем было бы лучше, чем сейчас.

— Ты хочешь сказать, что не получишь обещанной к Рождеству прибавки?

— Прибавки! Я сегодня утром думал уже, что вообще вылечу со службы. Поверишь ли, Эди, когда он начал говорить, у меня душа ушла в пятки.

Мистер Смит описал сцену в кабинете мистера Дэрсингема и принялся обсуждать последовавшие за этим загадочные события. А миссис Смит, слушая, кивала головой и перебивала мужа восклицаниями вроде «Да неужели?», «Так и сказал?», «Слыхано ли что-нибудь подобное!», «Ах он дуралей!». Она слушала мужа внимательнее обычного, так как видела, что он не на шутку расстроен и озабочен, но не принимала всерьез его тревог — и он отлично это знал. Она считала их плодом его воображения, ей никогда и в голову не приходила мысль, что он может лишиться места, быть выброшенным на улицу с единственной невеселой перспективой найти какую-нибудь работу вдвое хуже прежней. Это беспечное равнодушие жены, ее детская вера в то, что муж всегда сможет добывать нужные им шесть-семь фунтов в неделю, не придавали мужу веры в свои силы, — во всяком случае, в такие моменты, как сейчас. Он чувствовал, что должен думать за двоих, что в борьбе со своим страхом и заботами он одинок.