Улети на небо - [3]

«Одевшись деревенским пареньком, я ходил по Свияжску и слушал разговоры, — слухи были порой фантастические, но в любом случае страшные и угрожающие. Рассказывали, будто в первый же день Троцкий принял доклад некоего Алексея Попова, коменданта бронепоезда «Беспощадный», и спросил его о потерях в Казани.

«Ни убитых, ни раненых, товарищ наркомвоен!» — гордо ответил комендант. «Стало быть, бронепоезд покинул город без боя, — сказал Троцкий. И добавил после небольшой паузы, презрительно вглядываясь в бледнеющего на глазах коменданта: — Вы будете расстреляны».

Рассказывали также, что поезд Троцкого вскоре после прибытия был атакован войсками Комуча, а 2-й Петроградский полк красных, державший оборону, не устоял перед этим натиском и бежал с поля боя. Троцкий был в ярости и, когда нападение отбили, объявил всех бежавших предателями, приказав расстрелять каждого десятого сообразно жребию. Не избежали этой участи ни командир полка, ни комиссар, ни бойцы-коммунисты, — каждый, кому достался жребий, невзирая на должность и звание, был безжалостно расстрелян. Убитых даже не стали хоронить, трупы бросили в Волгу, да еще подвергли глумлению, порубив тела винтами речных катеров.

Войска глухо замкнулись и замерли в ужасе.

Поговаривали также, что в поезде Троцкого на открытой платформе прибыл из Петрограда некий монумент, предполагаемый к установке в Свияжске ради поднятия боевого духа красных бойцов. Городские обыватели, до которых дошел слух, со страхом передавали дальше, будто бы памятник обозленный наркомвоен собирается поставить не кому-нибудь, а Иуде Искариоту. И Троцкий вскоре подтвердил это.

В тот день город с самого утра был залит дождем. Несмотря на холод и непогоду, бойцы выстроились по периметру главной городской площади. В центре ее на небольшом постаменте стоял памятник, укрытый серым намокшим полотном. Позади солдатских рядов маялись мокрые насквозь горожане и со страхом наблюдали за событиями на площади, погрузившейся в мрачные тяжелые сумерки.

«Антихристы, — исподтишка крестилась замотанная в платок баба в глубине толпы. — Как есть антихристы…»

Троцкий забрался в кузов грузовика, заботливо поставленного возле постамента, вгляделся в хмурые лица солдат и, подняв вверх согнутую в локте правую руку, прокричал в холодное дождевое пространство: «Бойцы! Слушай своего командира! Третьего дня мы стали свидетелями несмываемого позора, который навлекли на свои головы трусы и предатели 2-го Петроградского полка! Моею властью полк был подвергнут суровому наказанию, и каждого десятого его бойца мы безжалостно расстреляли согласно жребию! — Голос наркомвоена возрос и зазвенел беспощадной злобой. — К загнившей ране было приложено каленое железо! И так будет с каждым, едва лишь помыслившим об оставлении поля боя! Впредь каждый командир и каждый комиссар отступившего подразделения будет расстреливаться на месте без суда и следствия! Трусы и шкурники не уйдут от пули! Республика в опасности! Петроград и Москва задыхаются от нехватки продовольствия, заволжские города голодают, а тут, в Казани, засели проклятые буржуйские выродки, белочехи, пособники Антанты, захватили десятки миллионов пудов хлеба, астраханской рыбы, вырвали из наших рук нефть и бензин! Солдаты! Красные бойцы! Сегодня мы открываем памятник Иуде Искариоту, величайшему бунтовщику и революционеру, первому поднявшему руку на устоявшийся порядок и посмевшему свергнуть его! Мы должны идти его путем, полагаясь на свою интуицию, и помнить о том, что только бунт и связанное с ним крушение замшелых идеалов выведут нас на счастливую дорогу всеобщего благоденствия и благосостояния! Бойцы! Славные красные соколы! Пробил ваш час! Вспомните горькие рыдания ваших матерей, мольбы ваших голодных детей! Пусть же закипает наш яростный гнев против народных притеснителей, бессовестных эксплуататоров и поработителей! Вгрызайтесь в глотку ненавистному врагу, пейте его кровь, безжалостно убивайте его!».

И в этот миг наркомвоен яростно рубанул рукой. Бойцы, стоявшие возле постамента, потянули края набухшего дождевою влагою покрывала, но оно, зацепившись за воздетую руку идола, не захотело упасть. Бойцы потянули сильнее, ткань с треском разорвалась, и в тот же миг всех стоявших на площади ослепил безжалостный свет блеснувшей где-то совсем рядом молнии. Ужас охватил каждого; люди вжали головы в плечи, прозревая господнюю кару, и она не за-ставила себя ждать — небеса исторгли из мутной тьмы снопы яростно шипящих искр и обрушили их на каменного истукана… Люди стояли, захваченные изумлением и ужасом, зачарованно вглядываясь в объятую клочьями пламени фигуру с воздетой вверх левой рукой. Статуя пылала, несмотря на безудержный дождь, и лицо Иуды, устремленное в заволжские дали, выражало гнев, отчаяние и невыразимую тысячелетнюю тоску. Толпа метнулась в панике влево, вправо, назад и, не зная, куда бежать, надавила на дальние ряды; те, кто был ближе к улицам, успели влиться в их русла, иные же падали, и по их телам неслись не разбирающие дороги люди. Вопли боли смешались с криками о помощи, матерными проклятиями и стонами задавленных; выстрелы позади толпы добавили хаоса в это беспорядочное бегство и…»