Укротить ловеласа - [3]

Чемодан был почти собран, когда Платон напомнил о себе барабанной дробью в дверь ванной. Надя так старательно укладывала вещи, что чуть не забыла взять самое главное. Самого главного, если точнее.

Она спешно открыла, впустив Платона вместе с облаком пара.

– Ты еще дуешься? – спросил он, окатив ее запахом шампуня и зубной пасты.

Трудно было говорить с ним, когда он стоял вот так, в полуметре от нее, совершенно мокрый и в одном полотенце на талии, как древний египтянин. Была бы на месте Нади любая другая девушка, Платон бы непременно приосанился, поиграл мускулами, позволяя каплям воды медленно стекать вниз, обрисовывая рельеф. Но поскольку Надя была всего лишь Надей, Платон просто тряхнул мокрыми волосами, забрызгав ее блузку, чем моментально развеял всю неловкость.

– Обсудим это в самолете. Да, ты летишь без наушников, – Надя отвернулась, силясь вспомнить, зачем она вообще подвизалась на эту неблагодарную работу.

Ответ был прост и состоял из двух слов: Римма Ильинична. Мама Платона.

Вряд ли на этом свете нашлась бы женщина, любившая сына больше, чем Римма Ильинична Барабаш. Надя иногда даже завидовала Платону: ей самой такой лошадиной дозы родительского внимания не доставалось никогда. Когда ты третий по счету ребенок из пяти, зажатый между первенцами и младшенькими, то если тебе не забыли выдать порцию сладкого и карманных денег, да еще и вспомнили про день рождения – это уже счастье.

То ли дело Платон: он был для мамы центром мироздания. Ему покупали новую одежду, нанимали репетиторов, нагружали кружками и секциями. Он жаловался, конечно, что мама не дает ему продохнуть и влезает во все уголки его жизни от уроков до первого прыща или первого волоса на груди. Но Надя, лежа вечерами на нижнем ярусе кровати и пиная верхний, чтобы старшая сестра не так громко шепталась по телефону с кавалером, мечтала поменяться с Платоном местами. Потому что когда она выстригла себе в шестом классе челку канцелярскими ножницами, смену прически родители заметили только через неделю. И то потому, что на нее нажаловалась Юлька, старшая сестра: Надя взяла ее лак для волос, чтобы эту челку уложить.

Временами Надя думала, что родись она у Риммы Ильиничны, могла бы тоже стать звездой музыкальной школы и поступить в консерваторию. Но не сложилось: никто не следил за ее правильной постановкой рук, не велел представлять под пальцами невидимую подушечку. И когда Надя пошла на консультацию к педагогу из музыкального училища, ей, не стесняясь в выражениях, дали понять, что вот такими клешнями играть – это насилие над инструментом, переучиваться поздно, и вообще: «Вы, деточка, профнепригодны, идите лучше на бухгалтера».

На бухгалтера Надя, само собой, не пошла, а вместе с братом Димой, который как раз на год после школы отлучился в армию, поступила на отделение по связям с общественностью в один из московских вузов с замысловатой аббревиатурой на входной табличке.

Платона она не видела порядка шести лет, пока однажды не столкнулась в продуктовом с Риммой Ильиничной. Та разохалась-разахалась, куда, мол, Наденька, пропала, затащила в гости на чай и принялась хвастать Платошиными успехами.

Надя тогда только-только устроилась на работу в концертное агентство, и, узнав об этом, Римма Ильинична закусила удила. Мол, Надя просто свято обязана в память о старой дружбе заняться продвижением Платона. Он – ее счастливый билет в светлое будущее, потому что талантливее виолончелиста еще не хаживало по землям нашей бескрайней родины.

Тогда Надя отнеслась к уговорам Риммы Ильиничны скептически. Да, в музыкалке Платон Барабаш подавал надежды, но то ведь была простая районная школа, не Гнесинка какая-нибудь и не ЦМШ. И если бы Наде платили всякий раз, когда она слышала родительские восторги в адрес обычных, ничем не выдающихся музыкантов, она бы давно скопила на собственное шале в Альпах. Но, во-первых, с Платоном Надя в детстве и вправду дружила крепко, а во-вторых, не родился еще человек, способный отказать Римме Ильиничне.

Концерт был по всем меркам скромный. Центральный дом работников искусств, что на Кузнецком мосту, – место не самое престижное, – и тот был заполнен едва ли на треть. И Надя, устраиваясь во втором ряду, уже репетировала про себя тактичные способы вывернуться. Мол, Платон – гений, конечно, но я пока всего лишь ассистент, и ничего не решаю. И руководство у нас строгое, берет только лауреатов международных конкурсов. И условия там драконовские: штрафы, неустойки, а уж проценты и вовсе такие, будто оброк с барщиной еще никто не отменил. Так что мой вам добрый совет: обходите наше агентство стороной, ищите частного импресарио, и будут вам мировые гастроли и толпы поклонников.

Однако когда на сцене появился мужчина с виолончелью, Надя даже не сразу признала в нем Платона. От пухлого очкарика не осталось и следа, и только по каштановой чуть вьющейся шевелюре и придыханию Риммы Ильиничны Надя поняла, что там, в нескольких метрах от нее, сжимает гриф ее бывший однокашник. Высокий, подтянутый и безбожно привлекательный однокашник.

И где все семь лет музыкалки прятались под округлыми щеками эти резко очерченные скулы? Откуда взялась эта крепкая шея с острым кадыком? Неужто Римма Ильинична перестала печь знаменитые рисовые пирожки и румяные шанежки, из-за которых Надя мечтала поселиться у Барабашей? Куда делись затравленный взгляд и сутулая, чуть подпрыгивающая походка?