Укрощенная любовью - [50]

– Она своевольна, да, – согласился дон Сантос, ласково похлопав Себастьяна по плечу. – Но я не могу сказать, что ты женат на бесхарактерном существе. Ты же привык объезжать лошадей, amigo![22] Разве самая норовистая не оказывается в конце концов самой лучшей?

Себастьян не ответил. С мрачным настроением он попрощался со своим старым другом и присоединился к остальным.

Глава 6

Над Атлантикой стояла поистине дьявольская погода. Беренис казалось просто чудом, что хрупкое суденышко умудрялось оставаться на плаву среди этих бурлящих вод, подпрыгивая, словно поплавок на гигантских волнах. Но моряки знали свое дело, справляясь с обязанностями спокойно, без каких бы то ни было признаков суеты и паники. Когда Беренис поделилась своими страхами с капитаном Огилви, он широко улыбнулся и сказал:

– Не беспокойтесь, мадам! Этот переход не идет ни в какое сравнение с тем, что мне пришлось пережить. Бывало, волны поднимались над мачтами. Если хотите посмотреть настоящий шторм, вам следует отправиться в путешествие вокруг мыса Горн. Вот там волны так волны, скажу я вам!..

– Нет уж, спасибо, капитан! С меня и этого вполне достаточно, – ответила она и поспешила в свою каюту.

Сейчас, когда Беренис оправилась от своей болезни и убедилась, что их корабль вовсе не собирается утонуть, дни тянулись довольно монотонно. Она почти не видела Себастьяна и была признательна ему за его отсутствие. Он проводил большую часть времени со штурманом или с капитаном Огилви. Ночью его можно было видеть в носовом кубрике с отдыхавшими от вахты матросами. Они вместе играли в кости, рассказывали байки, курили. Он даже не подходил к ее каюте, посылая Квико за всем, что могло понадобиться.

Иногда она беседовала с офицерами, Крофтом и Мэнсоном, но они, большей частью, были заняты. До сих пор Беренис даже не представляла, какое это сложное и трудоемкое дело – управление судном, и какой строгий распорядок при этом соблюдается. Даже Дэмиан был поглощен новым для себя делом, так что Беренис скучала в кают-компании с Перегрином, играя в хазард и фараон,[23] вспоминая Лондон и вздыхая по прошлым веселым временам. Иногда она вяло занималась вышивкой, в то время как он декламировал отрывки стихов из своей тетради.

– Как прекрасно быть с вами, милая леди! – время от времени произносил этот выхоленный, красивый молодой человек – ее последнее связующее звено с домом. – Для меня нет ничего более желанного, чем проводить дни рядом с вами. У нас так много общего…

– Это правда, – отвечала она серьезно, поднимая глаза от шитья и улыбаясь ему. – Богатство ума, нежность души, единство желаний… В самом деле, это ли не самое ценное в жизни? Прочтите мне еще раз, умоляю, то ваше стихотворение!..

Далси тоже помогала ей убивать время: Беренис, обнаружив, что служанка совершенно неграмотна, решила научить ее читать, писать и считать. Усилия ее не пропадали даром, потому что девушка была сообразительна, впитывала знания, как губка и ужасно гордилась своими новыми достижениями.

Но Беренис ощущала, что ей постоянно чего-то недостает, и безуспешно пыталась отогнать от себя воспоминание о том чувстве удовлетворенности, которое однажды познала. Она могла заниматься вышиванием, делать записи в дневнике, вступать в глубокомысленные дискуссии с Перегрином и давать уроки Далси, но при этом всегда настороженно прислушивалась, не идет ли Себастьян.

Она твердила себе, что только страх мог быть причиной такой необычной чувствительности. Возможно ли, чтобы это был интерес?

Однажды вечером, когда корабль буквально летел по волнам, подгоняемый мощной силой пассатов, Беренис сидела с Перегрином после ужина, пытаясь сосредоточиться на шитье, но ощущая какое-то беспокойство. Себастьян ушел в матросский кубрик сразу после окончания трапезы. Его было трудно понять: суровый во всем, что касалось дисциплины на борту, он иногда, тем не менее, забывал о своем графском титуле и положении и проводил время в компании матросов. Прогуливаясь по палубе, Беренис часто видела, как он смеялся вместе с ними, отпуская такие же грубые шутки. Иногда он садился на свернутый кольцами канат, и команда, расположившись вокруг него, – закаленные, видавшие виды морские волки – в полнейшей тишине слушала его занимательные рассказы о каком-нибудь морском сражении, в котором он принимал участие.

В тот вечер Квико принес гитару, отыскав ее среди вещей своего хозяина. Гуляя с Далси по палубе, Беренис перегнулась через перила и увидела Себастьяна сидящим внизу в окружении моряков. Она прямо-таки остолбенела от изумления, услышав, что он поет для них мелодичные французские песни. Его роскошный, мягкий баритон поднимался высоко к звездам. Этот голос пронзил сердце. Но быть может, всему виной было волшебство ночи с ее полной луной, висящей в чернильном небе?

Ощущая беспокойство и смятение, Беренис вернулась в кают-компанию. Она попыталась заняться вышиванием, но не смогла и, в конце концов, забросила свой шелк в корзинку для рукоделия, прервала Перегрина на полуслове – он читал вслух свое последнее стихотворение – и внезапно попрощалась с ним.

Она уже начинала ненавидеть свою каюту после стольких проведенных здесь одиноких ночей, когда лежа без сна, уставясь в полумрак, она постоянно видела вещи Себастьяна и знала, что была в его глазах всего лишь такой же дорогой вещью, частью его собственности. Ужасно было то, что он в любую минуту мог войти, застать ее полуодетой. Беренис нервничала, но запереть дверь не решалась. Да он, казалось, и не искал ее общества, предпочитая компанию неотесанных матросов…