Укрощенная любовью - [110]

Он замолчал, словно воспоминания бурного времени были слишком болезненны, чтобы облечь их в слова, но Беренис заставила его продолжить, решившись, наконец, задать вопросы, ответы на которые она жаждала узнать с тех пор, как они встретились:

– Она, эта женщина, любила тебя? Что же произошло? Почему ты покинул Францию, если симпатизировал революционерам?

Беренис почувствовала, как он напрягся, и его голос стал жестче:

– Нет, она не любила меня, а я не мог согласиться со всем, что делали якобинцы. Она обожала Жака с его высокими словами, с фанатичным огнем! Какое-то время она была моей любовницей, но низкое происхождение не давало ей возможности занять то место в обществе, которого она жаждала. Это бесило ее. Она считала, что имеет все права быть равной аристократам, и ненавидела тех, кто презирал ее, делая все возможное, чтобы ускорить их падение. Я был глуп, и она безжалостно использовала меня в своих целях. Когда, в конце концов, толпа черни окружила замок Гийяр, она возглавляла ее, размахивая трехцветным флагом. Она надеялась, захватив замок, получить его в качестве награды за свои услуги. Возможно, ей это и удалось, не знаю. Все, что я выяснил позднее – это то, что наш ребенок умер…

Беренис застыла.

– Ребенок?! – воскликнула она.

– Маленькая девочка по имени Лизетт. Ей было два года, – он сказал это нежно, и было что-то такое в его голосе, что вызвало в ней волну дрожи.

Ей с трудом удалось сдержаться, чтобы не обнять его, не прогнать поцелуями щемящую, безысходную печаль и сказать, что скоро будет другой ребенок, их ребенок – бесценный дар, посланный судьбой, чтобы любить его и заботиться о нем. Теперь она поняла все. Высокопробную сталь, из которой он был отлит, закалили в огне. Как ужасно было чувствовать себя такой молодой, такой невежественной, и как ей хотелось быть более сведущей и искушенной, не понимая, что именно в чистоте и оптимизме ее юности заключено его спасение.

Он откинулся на подушки. Его щеки побледнели под загаром. Любовь дала ей смелость отбросить в сторону одеяло и прильнуть к его плечу прежде, чем он смог остановить ее:

– О, дорогой, почему ты не рассказал мне этого раньше? Я не знала, не понимала, – словно гора упала с ее плеч. Он был молод и пытался начать жизнь заново, а она считала его каким-то грабителем, движимым лишь алчностью…

Потрясенный этим проявлением чувств, он выбирал последующие слова особенно тщательно и колебался, все еще не осмеливаясь доверять ей:

– До сих пор мы ведь почти не разговаривали. Ты, казалось, так ненавидела меня…

– В будущем мы должны больше разговаривать. Возможно, мне тоже нужно, чтобы меня выслушали, – сказала Беренис осторожно.

Даже теперь она держала кое-что в секрете. Им еще предстоит исследовать огромные пространства ее и его жизни, почти такие же бескрайние, как равнины Каролины. Она будет познавать это шаг за шагом, день за днем, а пока еще ненадолго сохранит свою тайну и ничего не скажет о ребенке – мудрый поступок, учитывая то обстоятельство, что, случись с ней какое-нибудь несчастье во время беременности, ее собственное горе будет слишком велико, чтобы взваливать это бремя еще и на него.

Он поцеловал ее тепло, нежно. Так муж целует жену, с которой прожил много лет в любви и согласии. Потом притянул ее к себе так, чтобы ее голова лежала на его груди; пальцы его нежно гладили ее волосы. Вскоре он затих, и, украдкой бросив на него взгляд, Беренис увидела, что он спит. Линии его лица смягчились, и он выглядел очень спокойным, умиротворенным, словно, доверившись ей, вскрыл зараженную рану и выпустил яд из своей души.

Беренис выскользнула из постели и очень тихо, чтобы не потревожить Себастьяна, торопливо оделась и привела себя в порядок. Ее мучили тошнота и слабость, но она твердо решила скрывать это и пошла на кухню, чтобы приготовить на завтрак что-нибудь сытное и вкусное, что поможет ему поскорее поправиться. Больше она ни о чем не думала, предпочитая просто плыть по течению. «Позже, – пообещала она себе, – я решу и с Себастьяном, и с Перегрином. И со всем остальным…»

Было еще рано, солнце выбиралось из-за отступающих облаков в сияющем великолепии, и широкие крылья оранжевого, алого и зеленого цвета охватывали небо на востоке. Беренис ступила в эту росистую свежесть, наполняющую ее легкие кристально чистым воздухом. Мир казался в этот день каким-то необычайно сверкающим, словно пелена спала с ее глаз, и она увидела все это впервые.

Она хотела побыть здесь наедине с природой, восхищаясь каждой птичьей трелью, каждой веточкой, мерцающей алмазными каплями росы, каждой травинкой, освещенной любовью. Но на веранде она наткнулась на Перегрина, лежащего в плетеном кресле с мертвенно-бледными лицом после очередной ночи пьянства.

– Ты ранняя пташка, – сказала Беренис, отмечая, как плохо он выглядел, и недоумевая, почему прежде он казался ей столь привлекательным. Воспоминания о прошлом теперь казались смутными и расплывчатыми, словно это происходило с кем-то другим.

– Говорят, что кто рано встает, того удача ждет, – ответил он устало. Как отличался теперь Перегрин от того блестящего молодого человека, который очаровал ее в те дни, когда гонялся за светскими удовольствиями и ему не было равных…