Украсть Ленина - [15]

Он покрутил головой.

— Ты вот спрашиваешь, какого хрена я в это училище пошел… я же вижу, вслух не спрашиваешь, но думаешь. Дурацкая, в общем-то история. Настолько дурацкая, что я вам и рассказывать тогда не стал, побоялся — засмеете. Батя у меня, царствие ему небесное, офицер был, ты помнишь… всю войну прошел, со взводного, под Смоленском начинал, комбатом в Венгрии закончил. Очень он хотел, чтобы сыновья тоже по воинской части пошли, если не все, то хотя бы один. Все рассказывал о кореше своем, с офицерских курсов. Мол, вместе мечтали до генералов дойти. Только вот кореш этот так и остался лейтенантом — погиб в самом начале войны, у бати на руках помер. И якобы перед смертью взял с него кореш обещание относительно будущего. Что, мол, если родится у бати в мирной счастливой жизни сын, то сын этот будет типа замены погибшему. Такой вот сюр ненормальный.

Вовочка усмехнулся, потер ладонью лоб.

— А что взять с мальчишек? Они же мальчишками тогда были, по девятнадцать лет… вот один дурак и просит глупую книжную глупость, а другой дурак клянется. Ну вот. Старшего моего брата батя даже назвал в честь того кореша — Сашкой. Только Сашка его куда подальше послал с этим офицерством. Мне, говорит, твои клятвы побоку, у меня своя жизнь. И Сережка, следующий сын — тоже ни в какую. Ну, а на меня у бати, наверное, уже надежды никакой не имелось. Даже не просил, просто про кореша рассказывал и смотрел, жалобно так. Ну и пожалел я его. Любил очень. А потом, когда я уже на Севере спирт глушил, залечили его в больничке до смерти. Телеграмма ко мне добралась через неделю после похорон. Ушел батя к своему корешу, а я, видишь, здесь, в дерьме остался.

— Жаль, что ты тогда не рассказал, — задумчиво проговорил Веня. — Мы-то думали…

— Что? — насмешливо спросил Вовочка. — Договаривай уже. Что я такой весь из себя советский? Так?

— А разве нет? Разве не верил ты в тогдашнюю туфту? Ну, если не на сто процентов, то хотя бы наполовину? Помнишь наши споры в старших классах? Ты же тогда с пеной у рта кричал, что коммунизм это благо, просто его извратили. А Ленина так вообще цитировал целыми кусками…

— А я и сейчас в это верю, — сказал Вовочка, вставая и отходя к окну. — Верю!

— Вы не вегите в габочий класс, а я вегю! Да-с, батенька!

Этот задорный ленинский тенорок исходил от Витьки, который, видимо, уже некоторое время стоял в дверях, прислушиваясь к разговору.

— Давно слушаешь? — несколько смущенно осведомился Вовочка.

— Достаточно, Владимир Ильич, достаточно, — улыбнулся Витька, проходя к столу. — Поздравляю с днем рождения, сказочник.

— Сказочник? — переспросил Веня, настораживаясь.

— Еще какой! — Витька ловко подцепил кусок осетрины. — А от тебя я не ожидал, Веник. Как ты мог такой мыльной опере поверить? Герой войны папаша… умирающий у него на руках кореш… сыновняя жертва… ты что, Вовочку не знаешь?

Веня присвистнул.

— Подумаешь! — смущенно проговорил Вовочка. — Ну приукрасил слегка, для красоты картины. Что это меняет?

— Ни фига себе приукрасил! — воскликнул Витька. — Мне ты позавчера поведал совсем другое. Рассказать?

Вовочка равнодушно пожал плечами.

— Какая разница?

— Нет уж, нет уж, — сказал Витька. — Давай выясним. Итак, излагаю позавчерашнюю версию. Папаша действительно отвоевал все четыре года, только не на передовой, а вовсе даже наоборот — в СМЕРШе да в заградотряде. Стрелял по штрафникам, когда они назад пятились. Допрашивал вышедших из окружения. Если у него знакомые лейтенанты и помирали, то не на руках, а у стенки. А после войны в военкомате работал, на хлебном местечке. Так, Вовик?

Вовочка молчал.

— А в училище Вовик попал по намыленному. Это, может, кому другому Север светил, а Вовочке нашему папанька заготовил намного более щадящий маршрутик. Так что спивался он не в тундре, а в Москве, и не шилом, а дорогим коньячком. Он ведь знаешь, где теперь служит? В Кремлевском полку! Разумеешь?

— Погоди-погоди… — ошарашено произнес Веня. — А как же пять ранений… Чечня… Афган…

Витька расхохотался.

— Кино! Все кино! Мыльная опера! Вовик, ну скажи ты ему!

— А чего тут говорить? — ухмыльнулся Вовочка. Он уже совсем справился с недавним смущением. — Можно подумать, что твоя версия на кино не похожа. Просто венькино кино розовое, а твое — черное. Или наоборот. Вот и вся разница.

— Ну ты даешь… — Веня не находил слов. — Должна же быть правда. Почему бы ее не рассказать? Зачем ты нам кино крутишь, в самом-то деле?!

— Правда?.. — тихо и зловеще сказал Вовочка. — Правды вам захотелось?

Он прошелся по комнате, сел было и тут же вскочил.

— Врете! — теперь Вовочка кричал во весь голос. — Вам не правды, а кина хочется: такого, этакого, третьего, десятого! Вы же, блин, только по сценариям и умеете: либо герой, либо палач, либо любовник! Бэдгай, гудгай, тафгай! Драма, боевик, триллер! А если у меня всего перемешано — что тогда? А? Если у меня эта правда даже не посередке, а в другом измерении? Тогда что — не годится? Чистоты жанра не соблюдается? Тьфу! Правды они захотели…

Веня примирительно поднял обе руки.

— Ну что ты вопишь-то? Не хочешь, не рассказывай, дело твое.

— Да хочу я, хочу! — сжимая кулаки, кричал Вовочка. — Я-то расскажу, да вы как поймете? Вы же тут тридцать лет не жили: ты — в теплицах своих университетских, на грантах, довольный, как огурец; ты — вообще отрезал… Что вы о русской жизни знаете, о сумасшествии уродском, которое здесь творится?! Посмотрите на меня: я урод! Урод! И Вадька — урод! Все, кто тут остался — уроды! Это вам ясно?!