Украсть богача - [15]

Теперь нас окружали люди двадцать первого века. Никаких тебе взглядов исподтишка, как в старом Дели, никаких тебе заговоров, отравлений мышьяком, ударов в спину кинжалом, украшенным драгоценными камнями. Мы очутились в современном мире.

Вместе к Кашмирским воротам мы уже не вернулись. Наверное, поэтому я заезжал туда в одиночку, уже добившись успеха – показать, что я смог и не боюсь, как боялся он. Глупость, конечно, друзья мои. Будьте умнее меня: знайте, что только страх поможет вам избежать смерти и не допустит, чтобы вам отрезали пальцы.

Тот современный мир в конце концов стоил мне мизинца. И принес мне в десять раз меньше денег, чем у самых-самых богатых. Где-то здесь явно таится урок.

Воздух в Нью-Дели отдавал бензином, керосином, метаном, выхлопами автомобилей, автобусов, иномарок, отполированных до блеска. К этому примешивались запахи старого Дели – угольных жаровен, зловонной воды, недиагностированных психических расстройств, – однако вся эта вонь скрывалась под слоем строительной пыли, свежего асфальта и гербицидов, которыми поливали газоны в городских парках.

Мы примостили лоток на обочине рядом с торговцами чатом[89] и самосой[90], рядом с общественными туалетами. Видите? Место, где можно поесть, попить и облегчиться, созданное словно самой природой, без нелепых заявок на планировку и комиссий по зонированию. Наш лоток ютился между низкорослым деревом и скамьей. За нами была стена какого-то министерства планирования или госучреждения, из которого на улицу валили валом сотрудники, халявщики, владельцы малых бизнесов, только что давшие взятку во имя лучшей жизни, – и все они оказывались возле нас.

Но больше всего мне запомнился шум. Шум, всюду шум. Машины гудят, дети визжат, мотоциклисты в шлемах проносятся с ревом, шоферы харкают, бизнесмены орут друг на друга – то ли с радостью, то ли со злостью, – обсуждают условия сделок, одетые кое-как матери ведут дочерей в школу, смеются над глазеющими на них мальчишками; тут же разнообразный белый люд, туристы с рюкзаками, дипломаты, пресмыкающиеся садху[91], сикхи с прямыми спинами – и монахини.

Я познакомился с ней через месяц после нашего переезда.

Взгляд у нее был добрый, как у матери или сестры – по крайней мере, мне так казалось. Он оглушал, точно зной за порогом лавки с кондиционером. Она практически идеально говорила на хинди, однако легкий акцент выдавал чужестранку.

Позже она рассказала, что в двадцать лет сбежала из Франции с парнем. Скользким сомнительным типом, влюбленным в звук собственного голоса, как все французы, по ее словам. Он бросил ее, начал возить наркотики из Кашмира немытым хиппи в Гоа, и, несомненно, приставать к невинным целомудренным индианкам. Она же осталась в Дели, растерянная, несчастная, устроилась сначала учительницей английского, пришла к вере, а потом стала работать в школе при католическом монастыре Святого Сердца.

Одни сестры – смуглые души под белой кожей – решили навсегда остаться в Индии (в Европе они просто-напросто не знали бы, чем себя занять), другие же через несколько лет собирались вернуться на Запад, а пока рассчитывали посмотреть страну – исключая, разумеется, те районы, где нет питьевой воды и до ближайшего кинотеатра нужно ехать сто миль.

Они показывали ученикам истинный путь к Христу – каждое утро месса, пение гимнов под орган, пострадавший от гнили и ржавчины, чтение Библии отрывистыми голосами, но не слишком часто, чтобы родители не жаловались, дескать, их детей пытаются обратить в католичество.

Уроки риторики, этикета, английский, французский, музыка. Потом университет, пять лет учебы, замужество, дети, уроки тенниса, фешенебельные круизы, смерть.

– Этот мальчик должен быть в школе, – первое, что она обо мне сказала. Белая женщина говорит на нашем языке? Папа в ответ произнес по-английски: «Чаю?» Он недавно пополнил свой словарь этим словом и теперь кричал его группам туристов – вместе с различными заимствованиями из крикета: «шесть», «граница поля» и «отличный удар».

Словарь его расширился после того, как мы прибыли в Нью-Дели. Не могли же мы в таком месте оставаться простачками. Теперь нас окружали владельцы мобильников, пассажиры метро, руководители фирм. Приходилось соответствовать. Вот папа и осваивал новые навыки – я заметил английский разговорник в его вещах, а вскоре и английские фразы в его речи. Зато можно было удвоить цены.

– Один чай, – в ответ сказала она на хинди, и папа растерялся.

Я сразу же заметил ее акцент. Уже тогда я выискивал возможность изменить жизнь. Это было что-то другое, что-то новое, непривычное. Я навострил уши.

Она смотрела на меня, словно знала, что увидит меня здесь, возле лотка. Она наблюдала за тем, как я перемалываю специи.

Она была монахиней. Белая, лет пятидесяти: из-под капюшона выбивались седые пряди. В темно-серой рясе, с крестом на шее.

Она не сводила с меня глаз. Ловила каждое мое движение. Кивнула, словно мы с ней давно знакомы.

И повторила судьбоносные слова, которые изменили всю мою жизнь: что я должен быть в школе.

Папа не нашелся с ответом – то ли сказать ей: «Иди на хер, монашка недотраханная», то ли обратить все в шутку, на потеху толпе обозвать ее сумасшедшей, обронить: «Ох уж эти