Украинская каб(б)ала - [53]

Не обижайся и прекрати раздувать ажиотаж вокруг моей персоны.

Все! Проверим канал тети Фриды, а потом решим, как держать связь без этого Алика.

Целую, твой сын Сема

28 марта 2014 г.

61

Дневник Т. Г. Шевченко

1 апреля 2014 г.

Вот ани капельки не расстроился после звонка этого негодника Мамуева! Однако надо же придумать такую чудовищную казуистику, будто литераторы, взращенные поэзией «великого демократа», коим обзывают меня на всех углах, настолько прониклись принципами вольности, что вполне в демократическом духе тайным голосованием прокатили меня на вороных. Будто я в их сомнительном сообществе искал лавры и прочие выгоды! Счастье этого невежи, что он позвонил утром, когда я находился в трезвом состоянии, отчего всегда бываю смущен и даже скован. Попробовал бы позвонить вечерком! Ого! Однако следует посоветоваться с Семеном, может, найдет судейских крючкотворов, которые запретят этим писакам клясться моим именем, заставят убрать портреты с моей парсуной из кабинетов, а гипсового божка вынесут вон на чердак. Ишь какие патриоты! Не нравится, что я повести свои на русском языке писал! Все писали, и я писал. А кто тогда знал нашу грамоту? Хуторянские хозяйчики? Полтавские заседатели? Да они, окромя инструкций по засолке огурцов, никакой литературы в руках не держали! Вирши – да! Вирши мои рвались на волю на родном наречии, но это моя боль, моя тайна, в которую они так и норовят запустить свои лапы. Тьфу на них!

А Семка, которого они позволили себе унижать и оскорблять? Да он в тыщу раз благороднее и порядочнее этих продажных сочинителей! Мой друг сразу же вник в мое настроение, достал бутылочку винца и очень мудро сказал:

– Плюнь ты на них, Тарас Григорьевич! Тебе Бог судья, а не эти шлеперы!

Я, конечно, выпил стаканчик для умиротворения души, а затем спросил, что означает сие слово – «шлепер»?

Мой приятель задумался, а затем изрек мудреную фразу:

– Это те, которые не умеют мыслить по-государственному, копошатся где-то внизу, как куры, клюющие всякую гадость! Так наш Президент сказал. А ежели перевести с еврейского, то… нет, перевести невозможно! Тут много таких нюансов, что не справлюсь с переводом. Не обижайся!

Я и не обиделся, но коль он сказал, что они шлеперы, так тому и быть. Запишу сие слово в свой арсенал, а засим перетолмачу его на украинский.

Выглянув в окно, Семен Львович сказал, что по театральному ящику, в котором до помрачения рассудка поют и танцуют, сообщили, что погода завтра обещает быть сносной.

– Пойдем гулять! И на целый день! Возьмем с собой бутерброды, а пиво выпьем на Подоле, там оно дешевое и свежее!

Я замер и, вспомнив заветное, выкрикнул с мольбой:

– А в Лавру? В Лавру пойдем?!

Он с видимым неудовольствием обронил:

– Отчего ж не пойти? Можно и в Лавру. Только там невозможная толчея, так что я у ворот подожду!

Я хотел возразить, что не покину его, но затем вспомнил про его трагическую национальность и промолчал. И правда, чего ему смотреть на распятия, вспоминая неприятные моменты и заблуждения своих предков? Эх, иудеи! Был бы Семка в те времена в Иерусалиме, ни за что б не позволил распять Исуса! Руку даю на отсечение! Не тот он человек! Среди евреев тоже разные люди есть. Совсем как у нас. Помню, заехали мы к малороссийскому помещику Гузенко, что на Черниговщине (уж и не вспомню, в какое село!) Такого сердечного из себя строил – куда там! И все норовил со мной по-нашему разговаривать, по-мужицки! Сказал, что мечтает журнал издавать «малороссийскою мовою» для таких же «щирых хазяев», как он сам. Чтоб рецептура всякая была про засолку и способы варенья, да чтоб Псалтырь сподобился кто перетолмачить на наш язык. Как репей пристал, уговаривая заняться сим делом, деньги немалые сулил. А пуще всего бахвалился, что, дескать, не хохол он, а настоящий украинец, патриот! И так он меня расчувствовал, что готов был расцеловать его, объявить приобретенным братом, но вовремя заметил, что челядь у него оборванная, как старцы, что ходят от села к селу, вымаливая ломоть хлеба, а дворовые девки все с надутыми животами, как укор ночным панским утехам. Вмиг мое настроение переменилось, и я уже томительно ждал, когда заложат бричку. А он, отяжелев от наливок да свиного холодца, все лез ко мне целоваться жирными губами и клялся в любви к Украйне. Я терпел, терпел, а потом все и высказал этому панку, который разошелся, хвастая своей пасекой. Не вспомню в точности слова свои, но приятель, сопровождающий меня в путешествии, сказал, что такого непотребного мата он и от своего сельского старосты не слыхал, а староста его ругался столь знаменито, что в Почаевской лавре был предан анафеме.

Отчего вспомнил я того хозяйчика? Не оттого ли, что свербит на душе после посещения литераторского дома, где Семку мого обижали? Тот хуторской багатей тоже за столом разговоры про Христа завел, а у наших сии разговоры всегда упираются в жидов. Мол, все беды на земле от них и что он первый пойдет выполнять царский манифест, коли таковой относительно истребления иудеев будет объявлен. Промолчал я тогда за столом, не стал спорить. Да ведь и он, достав из сундука засаленную книжечку с моими «Гайдамаками», стал невпопад цитировать мои вирши с нападками на иудеев. Тогда я промолчал, а сейчас кошки на душе скребут. Из-за Семки, что ли?