Украина — не Россия - [32]

Чего добился этот человек? Он добился для казаков воистину райской земли по правому берегу Кубани. По левому жили черкесы и адыгейцы, а правый был незаселен, не считая редких кочевников. И не надо думать, что для Екатерины это были бросовые земли, которые не жаль отдать кому угодно. Ей было кому их отдать, но Головатый уломал ее отдать эти земли запорожцам. Кубанские земли, обильные дарами природы, сильно напомнили казакам их прежнюю Сечь. Место Днепра здесь заняла столь же широко разливавшаяся по весне Кубань. Так же, как на Днепре, берега Кубани представляли собой бесконечные плавни, царство камыша, ольхи и ракит. На берегах Азовского моря их ждали лиманы, частью с морской водой и большими осадками соли, частью с пресной. Кубань и лиманы кишели рыбой, да какой! Тут ловились осетры, севрюга, белуга, рыбец, кефаль, камбала. В камышах и лесах водились кабаны, олени, дикие козы, лисы, фазаны, тетерева. Черноземы же, 9 миллионов десятин, были еще тучнее, чем в приднепровских степях. Здесь бывший запорожец находил приволье и для привычного скотоводства, которым он занимался дома, и для земледелия, которым стал промышлять в последние десятилетия перед упразднением Сечи.

Но и это еще не все, и даже не главное. «Поскольку жалованная грамота, — пишет историк, — начертала только общие контуры войскового управления, войско воспользовалось этим и уложило в них свои старые запорожские порядки». Жалованная же грамота писалась, напоминаю, под диктовку Антона Головатого. Что же она дала казакам?[13] На новом месте им удалось во многом воспроизвести прежнее запорожское устройство — куренные поселки с их самоуправлением и ежегодно обновляемую администрацию округов, свой суд, свое духовенство, свои формы землевладения. Современному человеку трудно себе даже представить, насколько это было важно для казаков, считавших правильным и разумным только такое общественное устройство. Кроме того, Черноморское войско сохранило свободную внутреннюю торговлю и вольную продажу вина на войсковых землях; было подтверждено употребление регалий Запорожской Сечи — знамен, литавр, булав, перначей. Конечно, восстановление полной независимости казаков — той, что была при Богдане Хмельницком, — было нереально, и Головатый не мог это не понимать. Не ставя перед собой недосягаемую цель, он добился максимума достижимого.

Добиваясь своего, Антон Головатый, скорее всего, внутренне потешался над теми, кто видел в нем простака, не понимая, что это маска.

Наверное, он мог прожить жизнь по-другому. Будучи войсковым судьей, он, безусловно, имел авторитет, и мог, к примеру, увести часть земляков за Дунай. Теоретически говоря, он мог бы даже поднять их на восстание против ликвидаторов Запорожской Сечи. И даже двинуть их на Петербург — вряд ли с успехом, но в этом случае он умер бы героем (особенно в глазах современных историков). Он действовал иначе. В отличие от Горбачева, он не знал старого изречения: «политика — это искусство возможного», но владел этим искусством, на мой взгляд, лучше того, кто это изречение так часто на нашей памяти употреблял.

Мне практически ничего не известно об Антоне Головатом, и я надеюсь не разочароваться, узнав больше. Он для меня (в пределах того, что мне о нем известно) — одно из воплощений украинца. Упрямство в нем совершенно непротиворечиво сочетается с гибкостью, хитрость — с умом, чувство долга — с прагматизмом, реализм — с целеустремленностью, талант дипломата — со здоровым цинизмом (который можно назвать знанием человеческой натуры), природное чувство юмора — с артистизмом. То, что миссию в Петербург возглавил именно он, — не игра случая. Восстановление (в пределах возможного) Сечи было целью его жизни. Историки сообщают, в частности, что пятью годами раньше, в 1787 году, он (вместе со старшинами Сидором Белым и Захарием Чепегой) подавал соответствующую петицию царице в Кременчуге.

Минувшие века полны как раз такими украинскими деятелями — и решительными, и умными, а вместе с тем по-хорошему хитрыми и упорными. А вот в советское время, особенно после чисток 30-х годов, главным свойством коммунистической элиты Украины сделалась ловкая податливость. Умение в дождь прошмыгнуть между каплями… Для Москвы иметь дело с такими легко управляемыми людьми было одно удовольствие. Я кратко коснулся этого вопроса в книге «О самом главном», и кое-кто обиделся на меня на следующие слова: «Большинство украинских чиновников [в советское время] умели только говорить “Слушаюсь!” в ответ на команды из Центра. Более послушной элиты, чем украинская, в Советском Союзе не было». Как хотите, а я не готов отказаться от этих слов, ибо они соответствуют действительности.

За все послевоенные годы мне известно лишь одно яркое исключение — Петр Ефимович Шелест. Он обладал как раз теми «гетманскими» качествами, которые я перечислил: был умен, решителен, хитер, упрям, болел душой за свое хозяйство и свой народ. Наверное, его карьера закончилась сравнительно рано именно потому, что он был сыном своей земли в большей степени, чем это допускали номенклатурные приличия. Конечно, занимая те посты, какие он занимал, он не мог быть без греха. Я не раз слышал, что в 1968 году на заседаниях политбюро ЦК КПСС он буквально требовал от Брежнева скорейшей оккупации Чехословакии, что он поддержал травлю романа Олеся Гончара «Собор». В этих и подобных вопросах он стоял на позициях идейного коммунизма. Зато в том, что касается экономических интересов Украины, Петр Ефимович был тверд как скала. Мало того, как «верный ленинец», он пытался реанимировать отдельные направления довоенной политики украинизации, отойти от чрезмерного «интернационализма». Именно для него Иван Дзюба написал свое исследование «Интернационализм или русификация?». Шелеста отправили на пенсию в 65 лет, хотя для членов политбюро не существовало верхней возрастной планки. После этого он прожил еще 23 года, причем пять последних — когда уже существовала независимая Украина.