Украина на перепутье. Записки премьер-министра - [16]

Бывая на совещаниях или пленумах в горкоме партии, я часто слышал о недопустимости использования служебного транспорта в личных целях. Уличенные в этом ответственные работники получали взыскания, подвергались публичному осуждению. Это было понятно. Но если ты все равно едешь после работы домой и на автобусной остановке стоит твоя жена, то почему бы не забрать ее — вот что мне не понятно до сих пор. Я знаю, что мне сказали бы по этому поводу приверженцы коммунистической морали того времени. Управляющий не мог взять всех стоящих на остановке людей, так почему же он по личным мотивам должен был выделять свою жену? Ему положен служебный автомобиль, а ей нет. Вот и все. Я не зря остановился на этом пустяковом, с точки зрения обычного человека, эпизоде. На мой взгляд, он совсем не пустяковый. Различие в понимании сути этого эпизода между мной и управляющим — это уже различие в мировоззренческих подходах двух поколений.

Когда мы говорим о том, что коммунистическая мораль к 90-м гг. практически полностью выветрилась из сознания наших людей, надо учитывать, что это произошло не сразу. Уходили из активной жизни носители этой морали, а я еще застал таких. В народе про них говорили с уважением «настоящий большевик». На их место приходили дипломированные карьеристы. Они правильно говорили, принимали верные решения, но в своей личной жизни не только не придерживались принципов «Морального кодекса строителя коммунизма», но и шутили над ним. И уже во взрослой жизни мне приходилось сталкиваться и с теми, и с другими.

Вот эпизод, очень четко характеризующий отношение партийных аппаратчиков к порученному им делу. С этим мне пришлось столкнуться в процессе подготовки здания треста к празднованию Первомая.

Поскольку наше здание стояло напротив горкома партии на центральной площади города, на которой проходили демонстрации, его оформление и украшение всегда находились под строгим контролем партийных чиновников. В этот раз праздничное оформление здания было поручено мне. Я взялся за дело, и к 30 апреля, примерно к середине дня все работы были завершены. Белой масляной краской покрашены колонны, побелены фасады. Портреты всех членов Политбюро, заранее подготовленные к этому случаю, закреплены в оконных проемах. Развешены флаги всех союзных республик. Словом, все было как обычно.

И вдруг звонок секретаря горкома. Без всяких приветствий, без предисловий — сразу же строгий вопрос: «Ты что, не читал информационное сообщение ТАСС?». Чтобы не показать свою неосведомленность, отвечаю уклончиво, что, мол, читал, изучаю. «Какое там изучаю! Когда там изучать? — в сердцах крикнул он. — Трех новых членов Политбюро избрали». Я молчу, еще не могу сообразить, что эта новость означает — «плохо» или «хорошо». В любом случае, меня она напрямую не касается, подумалось мне. Оказалось, что я глубоко ошибался. Именно меня-то она и коснулась в первую очередь. «Чтобы завтра к семи утра портреты новых членов Политбюро висели на фасаде», — жестко резюмировал секретарь и повесил трубку.

Через какое-то время я узнал фамилии новых членов Политбюро — двое гражданских лиц и маршал Гречко. Я собрал группу художников, которые писали маслом портреты передовиков производства, иногда родственников руководителей треста, и поставил перед ними задачу.

В принципе задача была выполнима, художникам удавалось добиться сходства портретов с живыми людьми. Но здесь встал главный вопрос: никого из новых вождей художники никогда в глаза не видели. Фотографий их тоже нигде не было. В книге по истории Великой Отечественной войны мы нашли фотографию маршала Гречко, но это был снимок тридцатилетней давности. Было уже четыре часа вечера, и до назначенного срока оставалось очень мало времени.

Звоню в горком. Излагаю суть проблемы. Видимо, я не первый. В ответ слышу гневное: «Думать надо головой — пиджаки пусть пока рисуют и маршальскую форму. Вечером по фототелеграфу пришлем изображения».

Поздно вечером по фототелеграфу получили портреты. Надо заметить, что, во-первых, изображение было черно-белое, а во-вторых, его качество было таким, что даже близкого родственника не узнаешь. Мы снова задумались, и тогда мне в голову пришла простая, но резонная мысль: «Но если никто из нас не знает в лицо новых членов Политбюро, а люди мы вроде бы грамотные, то, скорее всего, и в многотысячной толпе демонстрантов вряд ли найдутся люди, которые внимательно будут вглядываться в портреты на здании». Я вспомнил свои ощущения — ну, бросишь взгляд, отметишь Брежнева, Косыгина, а все остальные идут сплошной безликой массой. Подумав об этом, я воспрял духом: «Ребята, не унывайте, единственный узнаваемый это Гречко. Поэтому маршальский мундир, ордена, да и фотография в молодости — этого достаточно. Главное, чтобы портреты ничем не выделялись из общей массы».

И вот на следующий день в семь утра я бодро рапортовал о выполненном задании партии. Новые портреты мало чем отличались от старых: одинаковые пиджаки, абсолютно одинаковые галстуки, одинаковое выражение лиц. Приятно оживлял эту галерею бодрый, молодцеватый маршал. Он грозно смотрел на площадь, видимо, вспоминая минувшие сражения. Секретарь горкома остался доволен. Празднование Первомая прошло нормально, а вскоре в здании треста случился пожар, и оно сгорело, а вместе с ним сгорели и неизвестные лица новых членов Политбюро ЦК КПСС.