Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в. - [54]

«Автор “Низовой Польши” желает <…> превратить Украину в огромную пограничную твердыню, путь реализации этой цели он видит в том, что сегодня называется военной колонизацией. Предоставляя в пожизненное пользование или в аренду землю обедневшей шляхте, можно было бы создать польскую колонию в низовых землях, называемую собственно Низовая Польша.

Единственным правителем Низовой Польши был бы король, осуществляющий власть через назначаемых им чиновников. Лишь в период опасности и волнений король назначал бы особого, временного правителя, “гетмана или местоблюстителя”. Граждане Низовой Польши имели бы при королевском дворе своего специального представителя, именуемого “исполнителем”. Колонистами в Низовой Польше были бы не только шляхтичи, но, что более существенно, также мещане и крестьяне. Социальные различия в этих землях колонии не препятствовали бы, по мнению Грабовского, некоторому эгалитаризму среди колонистов, состоящему в том, что король жаловал бы там земельные владения одинакового размера людям одного сословия»[232].

Памфлет имеет явную антимагнатскую направленность: земли на Украине обычно жаловались представителям магнатских родов, они же получали должности старост и других должностных лиц государства, а также управителей королевских имений. Отец Грабовский же предлагает земли передавать безземельной шляхте и крестьянам. Причем все колонисты находятся непосредственно в юрисдикции короля. Таким образом, создается не только щит против татар и московитов, но и противовес магнатским приватным армиям, а королевская власть получает еще одну вооруженную опору, помимо ненадежных казаков, которые, кстати, тоже будут нейтрализованы польскими колонистами.

Стоит только добавить, что ни один проект, выдвинутый польскими публицистами по обустройству Украины, не был реализован. Но сам факт существования памфлетов с перечнем мер, направленных на усиление власти монарха, свидетельствует, что у реальной власти магнатов в Речи Посполитой существовала оппозиция в среде более мелкого шляхетства, обеспокоенного ухудшением своего положения, например, обезземеливания.

Противоречия между магнатами, «партией оберегания вольностей», и, условно говоря, «королевской партией» прослеживаются и в материалах работы сеймов и публицистике того времени.

«Политическая публицистика данной эпохи, правда, вскользь, на полях, называет-таки недостатки парламентской системы шляхетской Речи Посполитой. Самуэль Твардовский из Скшипной в 1640-ом году видит причину бесплодного роспуска двух сеймов (1637 и 1639) во взаимном недоверии между шляхтой и королем. В это время больше всего пасквилей, нацеленных против Оссолинского, на него, между прочим, возлагается вина за недостатки в работе палаты. Второе место с точки зрения количества нападок у самого короля, обвиняемого в желании лишить палату влияния на судьбы страны. Однако же не удается найти призывов к необходимым реформам, или же попыток понять причины недостатков в работе польской парламентской системы»[233]. Что и неудивительно, ибо шляхтич концентрировал свои представления о традиции в идеале общественного и государственного устройства. Потому специфика шляхетской традиционности состоит в акцентированности на политическом наследии. Образом этого консерватизма становится государство «сарматов», политической системе которого присуща «золотая шляхетская вольность», передаваемые по наследству честь, гордость и привилегии шляхетского сословия.

Существовало и определенное недоверие между сеймовыми послами и сенаторами: «Кобержицкий <…> считал, что депутаты слишком часто забывают, что сенаторы принадлежат к тому же сословию, что и они, им нет никакого интереса идти против вольностей, а переходя из нижней в высшую палату, они вовсе не перестают чувствовать себя шляхтичами. В самом деле, депутаты с подозрением относились к “братьям старшим”, о чем свидетельствуют многочисленные высказывания и обвинения. На сейме в 1646-ом году Хшонковский обвинял сенаторов в том, что они одно говорят депутатам в глаза, а совсем другое говорят за глаза. Через несколько дней Корычинский добавил, что это они урезают власть <…> сословия, узурпируя принятие решений по вопросам, к ним не относящимся. Он делает им замечание: “Когда мы представили королю кривды наши, никто из вас не высказался” (то есть не выступил против набора в армию, организованному королем без согласия сейма)»[234].

В заключении своего исследования «Парламентская практика в правление Владислава Четвертого» польская исследовательница Сибилла Холдус пишет: «Проблемы, с которыми боролись сеймы в правление Владислава Четвертого, в значительной степени вытекали из конфликтов, существовавших между королем, магнатами и шляхтой. Причины этих конфликтов кроются в неприятии многими очередных шагов короля, а также в росте самостоятельности магнатских фракций при одновременном нарастании проблем в шляхетском лагере»[235].

По поводу сложных отношений магнатов и шляхты у Костомарова читаем: «Само собой разумеется, что такая идеальная личная свобода на деле не могла быть достоянием всех в равной степени, потому что не все в равно степени обладали средствами делать то, на что имели право. Этим самодержавным правом в широком размере могли пользоваться только богатые паны “можновладельцы, магнаты”, и действительно были примеры, что польские паны вели самовольно сношения с иностранными владетелями, как независимые государи, держали большое войско и нападали войной на соседние государства, как, например, Мнишки и Вишневецкие на Московское Государство, или Потоцкие и Корецкие на Молдавию. Остальная шляхта, будучи победнее, должна была примыкать к богатым и сильным и угождать им; только по отношению к своим подданным всякий шляхтич был то же, что магнат по отношению к своим, в этом никто не подрывал его могущества. Порабощая себе на самом деле мелкое шляхетство, магнаты не покушались отрицать за ним права, уравнивавшие его с ними самими; напротив, магнаты становились защитниками и охранителями этих прав; а шляхта своей громадой поддерживала магнатов, потому, что получала от них выгоды. И у магнатов, и у шляхты по отношению к королю было единое желание – ограничить власть его и быть как можно от него независимее. Шляхта не боялась магнатов, не считала ни унижением, ни тягостью служить им, потому что такая служба для каждого имела вид свободы: панов было много, следовательно шляхте оставался выбор, и нередко тот, другой, третий пан заискивал расположения шляхты и приобретал ее услуги ценой выгод; притом шляхтич смотрел на богатого и знатного пана все-таки как на своего брата, и чувство этого равенства по правам утешало его, когда бы даже обстоятельства или привычка вынуждали его ползать перед знатной особою. Напротив, король был один, и королевская власть имела значение принудительности; шляхта понимала, что король не свой брат, и если дать ему силу, то с ним нельзя будет торговаться и показывать перед ним достоинство свободного человека, а придется служить ему и повиноваться, когда нет на то ни охоты, ни личной пользы. Поэтому, как ни ограничила в то время шляхта власть короля, а все еще не переставала бояться, чтобы она еще паче не усилилась; страх козней деспотизма беспрестанно тревожил ее, и она старалась не допустить ничего такого, что увеличивало ее опасения. В этом она опиралась на магнатов, как и магнаты опирались на нее, для поддержания своей независимости»