Укради у мертвого смерть - [31]

Севастьянов кивнул.

У двери на территорию посольства стоял аромат кофе, густой и давнишний. На тронутом ржавыми пятнами холо­дильнике была водружена попыхивавшая кофеварка.

—   Может, кофе? — сказал вдогон Дроздов.

—             Нет, спасибо, — ответил Севастьянов и вышел на со­ветскую территорию в Таиланде, над которой от зноя струи­лось марево. Солнце ослепило, а когда глаза привыкли к яркому свету, он различил старинное двухэтажное здание, похожее на колониальную виллу, с верандой, и асфальтовую дорожку между магнолиями и бугенвилями, по которой шла Клава.

Дроздов ладонью попробовал стеклянный отстойник ко­феварки. Плеснул кофе в чашку. Ложки не разыскал, куда-то пропала. Зацепил сахар щепотью. Размешал концом шари­ковой ручки. Ссутулившись, чтобы глядеть не в стену, а в окно, отхлебнул, обжигаясь.

Бухгалтер на посольском дворе шел прямиком к Клаве Немчине, работавшей библиотекарем. Дроздову нравилась Клава, но знал об этом только он сам.

Консул наблюдал, как двое сошлись на крыльце.

Он поставил чашку на холодильник. Вернулся в кабине- тик. Набрал две цифры по внутреннему телефону, сказал в трубку:

— Павел? Тебе передачу доставили... Кто? Севастьянов. Есть такой бухгалтер международного уровня... Что? Валют­чик? Ха-ха... А ты с ним знаком... Где сейчас? Да во дворе, с женой твоей разговаривает... Алло, алло!

Дроздов помотал головой. Не дело, если телефон разъ­единяется сам по себе. Следовало сказать связистам.

Когда консул вернулся к чашке с кофе, в окне обоих не было видно.

Что-то тянуло душу, как для себя определял такие состо­яния Дроздов, из-за проезжего бухгалтера. Напоминание о Васильеве? Горечь от поражения, которое, несомненно, по­терпел этот сильный человек? Севастьянов, конечно, мелочь. Не шевельнулся, хотя и работал вместе с Васильевым, чтобы побороться за справедливость Да и один он совсем, наверное. А если быть справедливым? Он, Дроздов, на его месте — что же, шевельнулся бы? Нет, не шевельнулся. Как не сделал это­го, когда был привлечен к участию в «теневом» расследова­нии «дела Васильева», хотя обозначить дело следовало бы другим именем.

Дроздову было известно, что операции по кредитованию развертывались формально под руководством человека из разряда тех, о которых в те времена говорили как об автори­тетных, забыв прилагательное «опытный». Дела велись ши­роко и смело. Васильев, его заместитель, мог радоваться.

Известно было, что Васильева лишь настораживала из­лишняя, по его мнению, в денежных делах личная близость «авторитетного» начальника к Амосу Доуви, советнику, ве­давшему техническими деталями оформления сделок. Ва­сильеву-то откуда было знать, что начальник не смельчак, а уверенный во вседозволенности властолюбец, вознесенный московскими связями. Складывалось исподволь так, что До­уви отчасти определял, кому и сколько выдавать советских кредитов в Сингапуре, а смельчак добивался утверждений в Москве. На деле Доуви брал деньги для себя через подстав­ные фирмы, а перед наступлением срока платежей скрылся с аргентинским паспортом. В Сингапуре открыли уголовное дело. По стечению обстоятельств Интерпол арестовал прохо­димца в лондонском аэропорту Хитроу. Сработала система предупреждений с электронной памятью, отреагировавшая на фотографию, когда пограничник подставил паспорт под проверочный компьютер.

На суде Доуви показал, что, сбегая из Сингапура, дейст­вовал по заданию советской разведки. А жульничество с под­ставными фирмами было прикрытием для передачи ему крупных сумм. На них Доуви приказали скупить акции трех американских банков, контролирующих химические обо­ронные предприятия.

Поскольку Доуви считался гонконгцем, то есть поддан­ным британской колонии, суд определил десятилетнюю от­сидку в Гонконге.

Раковая опухоль, поразившая финансовую машину Ва­сильева, не стала смертельной потому, что даже операции, совершавшиеся по протекции Доуви, подпадали под дейст­вие жестких правил, разработанных профессионалами вы­сокой пробы. Но сам Васильев должен был сгореть. После отзыва авторитетного начальника в Москву Васильева на­значили на его место. Чтобы зачищать и выправлять допу­щенные огрехи, но не переделывать. Переделка означала бы бесповоротный приговор бывшему васильевскому шефу. В сущности, оба оказались жертвами. Одного назначили туда, куда не следовало. Второго сделали поначалу заместителем там, где ему следовало руководить.

Но этот вывод в дроздовской закрытой записке по поводу происшествия оказался вычеркнут.

В сущности, Васильеву предложили невероятное — пере­прыгнуть пропасть в два прыжка. Возвращать украденные Доуви деньги. И одновременно продолжать дела так, будто исчезнувшие восемнадцать миллионов долларов остаются в активах. Самой же убийственной ошибкой было то, что изо­бретенная Васильевым система кредитования не имела офи­циального идеологического оформления. Давать капитали­стам народные доллары в рост? Пока дела шли, вопрос не задавали. Пока дела шли...

Дроздов, которому доводилось работать за рубежом в одиночку, знал, какая неведомая потенциальная сила накап­ливается в человеке в таких обстоятельствах. Васильев был одинок, почти одинок. Идущим впереди, с опаздывающей поддержкой, да и поступающей, лишь когда победа видна... А ее цену никто не знает, кроме самих победителей и побеж­денных, в деле и в обыденной жизни чаще оказывающихся занудными трудягами, а не шумными выскочками или, как принято говорить, выдающимися людьми. Себя Дроздов считал занудным трудягой. Консульскую работу — делом случая.