Парило, и к полудню оранжевая дымка застелила горизонт. Легкие дышали морской влагой, голова наливалась свинцом. Не верилось, что еще утром воздух был прозрачным, а зеленоватая даль — промытой крутой злобной волной.
К закату, при полном штиле, Малаккский пролив сделался молочно-серым, неразличимым от неба. В потерявшем измерения пространстве моторный сампан «Морской цыган» без бортовой и килевой качки, с небольшой складкой-буруном у форштевня походил на утюг, ползущий по шелку.
Щуплый рулевой, томясь от духоты, примостился на корточках в проеме поднятой рамы ходовой рубки. Не отрывая от штурвала закинутые за спину руки, матрос изредка клевал носом. Чтобы сбросить дремоту, вскинул голову к топовому огню на мачте с подобранным парусом.
С пластиковых тюков, сваленных между рубкой и дощатой надстройкой, поднялась гибкая фигурка женщины. Мелькнули узкие ладони, ребрами коснувшиеся загривка рулевого. Ежась острыми плечами под растянутой футболкой, он тоненько похохатывал, по-восточному благодаря за участие в нелегкой вахте. Шел «час мыши» — переваливало за полночь. До рассвета же предстояло идти по фарватеру, на котором сверхгигантские танкеры и сухогрузы, случись столкновение, подминают каботажные суденышки так же неощутимо, как мелких ящерок слон.
Подмена рулевому, правда, имелась. Да и сменщик не спал. Мускулистого детину одолевал разговорами хозяин сампана. Замученный бессонницей голый старик, прикрывшись клетчатым шарфом, возлеживал на досках надстройки. Слушая его, матрос извилистым клинком малайского ножа — криса вырезал в каблуке лакированного штиблета тайник.
Хозяин был вьетнамец, подчиненный — малаец, к тому же мусульманин. Прислушиваясь к боли в желудке, толчками подступавшей к горлу, хозяин втолковывал матросу, какой знаменательный день приходил с рассветом.
Наступало 13 февраля 1983 года — начало нового года по лунному календарю, благоприятного для мореходов «года свиньи». Весенний праздник обновления следовало бы, конечно, встречать в кругу семьи. Но у владельца «Морского цыгана» давным-давно никого не осталось, а горшей судьбы на Востоке не знают. Всю семью поглотило море, оно же, как думалось старику, поглощало каждую минуту и его завершающегося существования в этом мире, ничего не давая взамен, кроме тяжких трудов и испытаний. Осторожно трогая бородавку на щеке, он поучал:
— В каждом доме обретается осведомитель нефритового императора — хранитель очага, который в эти минуты возносится на небо для доклада обо всем добром и плохом...
Ощущая, как крепче и острее забирает жалость к себе, хозяин сампана почти уверовал, что повествует о собственной злосчастной судьбе.
— Один благодетель вознаградил бедняка, добросовестно трудившегося у него. Он спрятал слиток золота в рис, заработанный горемыкой. А тот возьми да и продай мешок в расчете купить другое зерно — хоть и грубее, но в большем количестве... Да, судьба не давалась ему. Несчастный, прознав, как сглупил, покончил счеты с жизнью. Сжалившись, небо даровало ему должность соглядатая за земными делами, которого художники изображают почтенным мандарином в дорогих одеждах, окруженным множеством жен и дочерей...
Старик ткнул пальцем в трафаретный рисунок на фарфоровом чайнике, который держал под рукой.
Матрос остерегался выказывать презрение к словам хозяина. Чтобы не затягивать непочтительного молчания, сказал:
— В такие дни много народа ходит на бои боксеров. В Бангкоке в парке Лумпини бьются с раннего утра...
— Ты был боксером?
— Пытался стать. А главнейшее для этого — заполучить учителя. По секрету дали мне адресок на Петбури-роуд. Сделал подношение. Чтобы собрать денег на него, работал в доках год. Но и потом могли в любую минуту указать на дверь. Восемь месяцев тренировался со старшим учеником. Мастер только наблюдал. Приемы, особенно тайные, полагалось улавливать самостоятельно, даже когда начались занятия с хозяином.
Старик со стоном перевалился на бок.
— Это справедливо... Когда боги хотят разорить, — проскрипел он, — они делают человека кичливым... Китайский император Сюань из династии Чжоу прослышал о некоем По Куньи, сила которого считалась непреодолимой. Встретив же По, поразился его хилости. «Что же ты можешь?» — спросил монарх. «Отломить ножку у кузнечика или оторвать крылышко у цикады, не более», — был ответ. «А я, — заявил Сюань, — сдираю кожу у бегущего носорога и удерживаю вожжами девять буйволов». Они сразились... По сказал поверженному Сюаню: «Моим учителем был Су Шаньчи. В битве не находилось ему равных. Однако даже родственники не знали всех его приемов, ибо, храня тайну, он и не прибегал к ним». Боксеру должно страдать, и если он наносит вред, то невзначай. Без этого не научишься хладнокровию. Первый признак стойкости духа — когда вражда не в состоянии толкнуть на крайности. А мы живем в горячем мире, среди жаркого моря...