Украденный трон - [44]

   — Среди них — твой самый близкий человек, — сказал ей кто-то в самое ухо.

Она оглянулась. Возле неё — никого, а голос словно бы проникал в самый её мозг. И слов она не могла разобрать — словно бы просто сигнал, но она отчётливо расслышала и поняла значение этого сигнала.

И пошла вслед за людьми. Она догнала их, прошла сквозь них дотронулась до того, о ком ей сказали, что это самый близкий человек. Но он не обернулся. Никак не отреагировал на её прикосновение. И она внезапно поняла, что он не видит её, не слышит и не услышит.

Она остановилась и взглянула на себя. Но ничего не увидела. Её просто не было. Она опять замешалась в маленькую группу людей, идущих по берегу стального, неподвижного, серого вогнутого моря. И проходила сквозь этих людей, словно вода через песок, никого не затрагивая и ничем не привлекая к себе внимания.

Люди исчезли, и по серой пыльной дороге заковылял старик с длинной белой бородой, в лохмотьях, с суковатой палкой в узловатых, сморщенных руках. Он прихрамывал, шёл по дороге, ни на кого не глядя, ни на кого не обращая внимания.

   — Это тоже он, — произнёс Ксении тот же голос-сигнал.

И она подбежала к старику, попыталась схватить его за плечо, остановить, расспросить. Напрасно, старик прошёл сквозь неё. Как будто она была просто туманом.

Недалеко от дороги стояла странная повозка. Ксения никогда не видела таких. На высоком возвышении сидели мальчишки, кудрявые и черноволосые. Все они были в каких-то серых странных одеждах и вглядывались в синие, сверкающие глаза каменной женщины, изредка поворачивающей к ним голову с яркими, лучащимися глазами.

Взгляд Ксении выделил среди всех ребятишек одного — черноволосого, с огромными и ясными зелёными глазами.

   — Это он же! — словно ударил её голос.

Она остановилась в недоумении. Взрослые люди в ярких пелеринах, старик с развевающейся седой бородой, мальчишка в странной одежде. Тот же голос, неслышимый, невидимый, ударил ей в уши в ответ на невысказанный ею вопрос:

   — Здесь нет времени, здесь все времена вместе. Другой мир, не тот, в котором ты живёшь...

   — Я умерла? — спросила Ксения неслышно. — Я на небе?

   — Ты будешь жить долго. А этот мир на той же земле, где ты живёшь. Просто существует множество миров, и это один из них. На той же земле, на той же планете. Люди не знают о них, хотя существуют рядом. Тонкая граница, но нет перехода. Нужны другие глаза и другие чувства, чтобы увидеть и услышать.

Ксения лежала в беспамятстве на мёрзлой, едва прикрытой снегом земле, раскинувшись под тонкой берёзкой, склонившей над нею хилую тонкую крону безлистых сучьев. Она долго ещё странствовала по другим мирам, видела фиолетовое небо и странных людей, будто сотканных из лучей неземного света, видела бескрайние заросли гигантских голубых цветов, похожих на колокола, устилающих розовую землю и тихонько вызванивающих небесные мелодии, стояла под кровлей прозрачных синих дворцов с куполами из ясных золотых лучей, проходила сквозь фигуры людей, будто сотканных из хрустальных сверкающих лучей. И всюду сопровождал её неземной голос, неслышимый, но ударявший ей в уши, как в набат.

Она затосковала о чёрной земле, о белых берёзках, зелени листьев и синей глади озёр.

Поздним вечером того же дня Федька прокрался к дому Прасковьи Антоновой.

Стоя посреди небольшой горенки, он тихо и сумрачно сказал подруге Ксении:

   — Беда, барыня, лежит юродивая в чистом поле, избитая, изломанная, замёрзнет, поди.

Антонова изумилась, забросала Федьку вопросами, но он ничего не сказал больше, только мял в руках треух и вымученно ждал.

   — Покажешь место, — сказала Прасковья и приказала разбудить людей, собрать фонари и тулупы.

   — Не могу, матушка, — едва не бросился ей в ноги Федька, — и так, спасибо, барин свалился в горячке, а то бы не пустил...

Также сторожко, хоронясь от всех, вернулся он домой и долго ещё молился перед образами...

Прасковья засуетилась, отрядила дворовых искать Ксению. Едва она отправила их, кое-как объяснив дорогу, о которой рассказал Федька, как заплакал ребёнок. Она со свечкой побежала к нему, долго стояла над милым младенческим лицом.

   — Богоданный мой, Павлуша, — шептала она ребёнку, — дай, Господи, здравия и благополучия рабе твоей Божьей Ксении, если бы не она, не украсилась бы моя одинокая жизнь...

Параша никому не доверяла мальчика, и хоть и приставила к нему кормилицу, толстую бабу с грудью, словно коровье вымя, но за всем другим смотрела сама.

Приоткрыв тяжёлую штору, выглянула она в окошко. Хрусткий лёд переливался под луной, берёзки облепило инеем и льдом, и они сверкали и серебрилась в лучах света, идущего с неба.

Луна стояла в огромном круге — ореоле. Безмолвная тишина окутала всё вокруг. «Будет холодная зима, — подумалось Параше, — и Ксения не одетая, не обутая, избитая, изломанная, на таком трескучем морозе. Боже, помоги ей...»

Она не ложилась до той поры, пока не послышался на дворе гомон мужицких голосов, пока не въехала в ворота повозка с тяжёлой кладью.

Параша выскочила во двор.

Окровавленная, избитая, синюшная лежала на санях Ксения, укутанная в тулупы.

Она была в беспамятстве. Правый глаз заплыл огромным кровоподтёком, всё тело зияло ранами, руки переломаны, ноги исщипаны до кровоподтёков.