Украденный трон - [42]

Пётр с изумлением наблюдал за женой. Всегда холодная и спокойная, она и тут не выходила из своей давно принятой на себя роли, хотя Пётр догадывался, насколько неприятна и докучлива ей её миссия.

   — Она рыдала во все глаза и просила меня передать вам, государь. — Екатерина слегка усмехнулась при этих словах, — что просит отпустить её к отцу. Она заклинала меня просить вас её именем не задерживать её, во дворце она не желает более оставаться. Бранила всех, кто возле вас, бездельниками...

Внезапно картина в голове у Петра прояснилась. Так вот в чём дело — она и вчера бранилась и громко кричала во всеуслышание, что ему, Петру, плохо служат, что все кругом лодыри и только канцлер Воронцов верно блюдёт интересы государя и государства... Он вспомнил, что красивое личико с укором уставилось на него и что он велел арестовать дядю Елизаветы. Едва его упросили успокоиться...

Так вот что грызло его с самого утра. Вот что не давало ему покоя...

   — Я ответила Елизавете Романовне, чтобы она кого иного выбрала для своей комиссии, которая может быть вам, государь, досадительна. Но она плакала навзрыд, целовала мне руки и уверяла, что только я одна в целом свете могу помочь ей, по ней же, все тут бездушные бездельники, и на одну меня возлагает она упование своё...

Пётр остановился снова и, приблизившись к Екатерине почти вплотную, заставил её повторить сказанное. Екатерина слово в слово повторила, и он задумался, удивлённо пощипывая тонкой рукой с длинными и тонкими пальцами несуществующие усы.

Дверь кабинета неслышно открылась, в комнату вошли друзья и собутыльники императора, давно уже получившие разрешение входить без доклада и когда угодно. — Мельгунов и шут по природной склонности Лев Нарышкин.

Император сразу же поспешил оставить Екатерину посреди огромной комнаты и обратился к друзьям, передавая полученную новость. Видно было, как он досадовал на Елизавету, как был зол за её выдумку и словно бы искал подтверждения своей правоты в глазах друзей.

   — Так что же мне сказать Елизавете Романовне, — нарушила его рассказ Екатерина. Она не желала долее стоять в присутствии этих людей, изменивших ей ради Петра, — раньше они были самыми верными её слугами и наперсниками...

Она уже поняла, что иные заботы увлекли этих людей и отвратили от неё. Лев Нарышкин, поняв, какая перемена произойдёт и в его положении, если у императора заведётся новая пассия, на ходу придумал:

   — Скажите, что ответ будет прислан...

   — Да, да, я пришлю ей ответ, — быстро проговорил Пётр...

Екатерина не сказала больше ни слова, сделала прощальный реверанс и вышла из кабинета. Она поняла, что проиграла, что ей не удастся выкурить Елизавету Воронцову из дворца, что соперница её вновь завладеет сердцем её мужа...

Придя к себе, она послала сказать Елизавете, что ответ к ней будет прислан. И не удивилась, получив ещё одну записку от фаворитки со слёзным текстом, что та отпущена, одевается и просит дозволения прийти попрощаться... Но Екатерина знала: слабовольный и слабохарактерный Пётр склонится на уговоры заинтересованных сторон и помирится с любовницей. Она рвала и метала в душе, но ни жестом, ни словом не выдала себя. Время от времени Екатерина подходила к двери, открывала её и видела, как взад-вперёд бегали Мельгунов и Нарышкин. Они носили записки. Потом Пётр прошёл в покои Елизаветы скорым шагом.

Самым поздним вечером Екатерине принесли от Воронцовой записку. Та писала, что она к Екатерине не будет, поскольку ей приказано остаться во дворце...

«Она победила и на этот раз», — горько усмехнулась про себя Екатерина, но назавтра, обсуждая всю эту историю с Петром и его приближёнными, Мельгуновым и Нарышкиным, ни слова худого не сказала об Елизавете, хотя её всячески провоцировали и подталкивали к этому не только придворные, но и сам Пётр. Она, сжавшись внутренне и отбросив самолюбие, весело и спокойно шутила и не допустила ни единого бранного слова в адрес любовницы своего мужа. Немалая выдержка нужна для этого, но Екатерина нашла в себе силы...

Она давала себе волю только тогда, когда ночью к ней тайком пробирался Григорий Орлов. На его могучей широкой груди она выплакивалась, снова озарясь улыбкой и заряжаясь спокойствием.

Пётр ожидал от Екатерины чего угодно: упрёков, слёз, жалоб, скандалов. Но не этого страшного спокойствия и улыбки, словно бы речь шла о чём-то нестоящем. Пожалуй, после Елизаветы, своей тётки, он побаивался и прислушивался только к ней. Он чувствовал всей своей кожей её враждебность к нему, её вину перед ним за многочисленных любовников. Но всегда оказывалось, что она умела все свои дела делать шито-крыто, а все его грешки и грехи тут же выставлялись на посмешище всем. И она служила для него если не авторитетом, то каким-то сдерживающим началом. Но он не почуял подвоха, не понял, что Екатерина действовала по принципу — чем хуже, тем лучше. И, не увидев её неодобрения и осуждения, вовсе распустился.

По городу поползли зловещие слухи, один другого грязнее. Всякую историю, выходившую из дворца, люди перетолковывали и добавляли от себя грязные скользкие подробности. Об этом хорошо заботились сторонники Екатерины, раздувая маленькие грешки в большие и низкие подробности частной жизни императора. То одного, то другого арестуют, и не за провинности, а за шашни с их жёнами императора. Множество женщин низкого рода и звания, не умеющих держать язык за зубами, приглашал Пётр к себе на пирушки, приставая ко всем сразу, а мужей, пытающихся защитить честь семьи, велел сажать на гауптвахту. С пирушек его всегда привозили мертвецки пьяным. Он навешивал ордена, самые высшие в России, неизвестно откуда взявшимся людям, капралам и унтерам, чьих жён щупал за столом...