Украденное лицо - [13]

Начинается чтение.

Беовульф Мармонт читает свой рассказ, который вскоре появится в журнале «Вихокенское литературное обозрение». Рассказ о человеке, который слишком много пьет и любит женщин с податливыми губами. Беовульф так уверен в себе, когда меряет шагами комнату, когда откашливается и заставляет замолчать даже Лавинию, которая шепчет Гевину что-то об Эдне Сент-Винсент Миллей. Логически Луиза понимает, что он не смотрит на нее, что ему на нее вообще наплевать, и, возможно, надышавшись дымом марихуаны, она немного ударилась в паранойю, но все то время, пока Беовульф читает, а Лавиния смотрит в сторону, Луиза вспоминает, что происходит, если на вечеринке ты не можешь показать себя с лучшей стороны. Люди оглядываются, они тебя забывают, говорят о тебе, как только ты уходишь, и больше тебя не приглашают. Луиза знает, что не показывает себя с лучшей стороны, стоя столбом у стены, запинаясь в разговоре с незнакомыми людьми (она могла бы им сказать что-нибудь яркое и остроумное, будь Лавиния рядом), но чем больше она это осознает, тем суше становится у нее в горле, тем большее впечатление ей нужно произвести и тем больше она убеждается в своей неумелости.

Она тихонько сматывается.

* * *

Во всей этой изъеденной плесенью и набитой народом квартире есть только одно открытое окно, и оно в комнате, некогда служившей кухней. Луиза бежит и хватает книгу, любую, вот с верхней полки, чтобы, по крайней мере, выглядеть достаточно «продвинутой», чтобы уйти с чтения и сосредоточиться на книге получше, а не слишком перепуганной и стоящей в комнате с людьми, считающими себя лучше нее, без Лавинии, которая помогла бы ей здесь освоиться.

– Вы тоже прячетесь?

Луиза вздрагивает.

Он, скорчившись, сидит на стопке книг. Улыбается ей.

У него мягкие каштановые волосы и очки в роговой оправе, которых больше никто не носит. Он в твидовом костюме, которые тоже больше никто не носит. У него большие детские карие глаза и очень тонкие губы.

– А что, так заметно?

– Я в смысле… Разве все мы не хотим от всего этого спрятаться? – Он смеется странным, чуть лающим смехом. – Сдается мне, что у некоторых из нас просто характеры слабее. Или же, понимаете, им не нужно так много работать в Сети.

– Им везет, – отвечает Луиза.

– Нам везет, – поправляет он.

– Конечно, – соглашается Луиза. – Нам везет.

И продолжает:

– Значит, вы не писатель?

Он фыркает:

– О нет. Я принимаю куда более практичные карьерные решения.

– Например?

– Заканчиваю университет. – Улыбка его расцветает. – Классика.

– Говорят, очень доходная нива.

– О да. – Он освобождает ей место на скамеечке, представляющей собой просто ряд книг. – Там обширное поле. – Он раскуривает косяк и предлагает ей потянуть.

– Не знаю, стоит ли, – произносит Луиза. – От травы у меня паранойя.

– В смысле, как и от всего, верно?

– Кроме работы в Сети. Однозначно.

Луиза делает затяжку. И тут же заходится в кашле, брызжет слюной, а он вынимает из кармана блейзера носовой платок и протягивает ей.

– Серьезно?

Он начинает заикаться, самую малость, и Луиза понимает, что обидела его.

– Я в смысле… спасибо. Извините. Простите, я нагрубила. Я просто…

Он смеется:

– Ну, понимаете, кто-то ведь должен поддерживать уровень.

– Конечно. – Луиза не понимает, почему он так с ней доброжелателен. – Естественно.

– Значит, вы тоже не писательница? – Он забирает у нее косяк.

– Да. Нет. Возможно?

– Больше не существует такого понятия, как писатель. – В комнату вваливается самый уродливый из всех виденных Луизой людей. – Вот что говорит Генри Апчерч.

У него квадратное, обезьяноподобное лицо. Непропорционально большая челюсть, слишком туго обтянутая кожей. Бледность, болезненно отдающая в желтизну. Он низкорослый и немного толстоват.

– Хэл, не надо…

– Когда-то Америка была великой. Не теперь. Тогда. Тогда у нас были люди-литераторы. Тогда у нас были люди действия. Правда? Пустышка?

– Извините, – говорит Луиза.

– Господи, где вы учились? Вы вообще учились?

– Хэл!

– Я не придуриваюсь! Мне и вправду… интересно. – Он быстро перебирает книги. – Вот. Возьмите. Это вам образование.

Он протягивает книгу. «Умирающая осень». Генри Апчерч.

– Самое лучшее вступление в американской литературе. Литературный лев. И Великий Человек. Ты не думаешь, что он Великий Человек, Рекс? – Он произносит имя как «Рекш», но опять же – он сильно пьян. – Господи, Рекс, да взбодрись же. Ты просто жалок.

– Я просто устал.

Хэл с силой хлопает его по плечу.

– Вам скучно с моим другом?

– Нет.

– А ему с вами скучно?

– Нет! – вскакивает на ноги Рекс. – Нет… Все нормально, Хэл.

– Да ладно. – Он поворачивается к ней. – Как вас зовут?

– Луиза.

– Хочу сделать вам приятное, юная Луиза. – Он сует ей в руки книгу. – Хочу ввести вас в мир великих, добрых и умерших, но все же живых белых людей, которых великое множество. Где, говорите, вы учились?

– В Девоншире.

– В Девоншире. Конечно. Вот, глядите. Это «фаберовское» издание. 1998-го года. К тридцатилетнему юбилею. – Он забирает у нее книгу. Открывает ее. – Вы только полюбуйтесь. К тому же и подписанное!

Луиза слышит, как в соседней комнате по-прежнему гудит голос Беовульфа Мармонта.

Хэл прищуривает глаза.