Украденная юность - [8]

В первые дни пребывания в Берлине Брандту казалось, что все здесь настроены оптимистически. Но это впечатление быстро изменилось, в убежище постепенно усиливались тревога и мучительное ожидание, эти гитлерюгендфюреры все чаще заговаривали о контрнаступлении на Берлин обергруппенфюрера войск СС Штейнера. Уже несколько дней имя до сих пор неизвестного генерала, месторасположение войск которого никто точно не знал, будоражило умы. Несмотря на это, по всему Берлину, ожидая его, стояли наготове еще уцелевшие танки и самолеты. Предполагалось, что этот генерал сколотит из вспомогательных частей авиации, слушателей офицерских школ, казначеев, пожарных и фольксштурмистов боевую группу и одним ударом в районе Бернау прорвет блокаду столицы. Все надежды возлагались на этого новоявленного генерала-спасителя.

Но Губертус не поддался всеобщему безумию. Он ведь знал больше, чем другие. Гитлер, как сказал отец, уедет на юг, среди свиты будет находиться и он, Губертус. Какое ему дело до остальных? Главное, что он успеет ускользнуть из Берлина, когда здесь станет слишком жарко.

Гитлер долго не соглашался дать приказ Девятой армии генерала Буссе, отрезанной на Одере Красной Армией, прорваться к Берлину. Кольцо вокруг столицы сжималось все теснее, советские маршалы Жуков и Конев соединили свои армии и подготовили их к удару по последней вражеской крепости. Бои завязались в пригородах Берлина — Глинике, Вильмерсдорфе и других. О прорыве Девятой армии нечего было и думать.

А потом случилось нечто непонятное и непостижимое: генерал войск СС Штейнер не выступил, кольцо осады Берлина никто не прорвал.

Аксман только что вернулся из штаб-квартиры фюрера. Это при нем генерал Йодль, обычно скользкий как уж, не сумел увильнуть от неприятного разговора с Гитлером и на его вопрос тихо, почти неслышно ответил:

— Нет, мой фюрер, Штейнер не выступил!

Еще до сих пор звенит в ушах Аксмана истерический крик Гитлера:

— Измена, измена! Ничего не хочу больше слышать, ничего не хочу знать! Я слагаю с себя командование! Немецкий народ — это бесформенная масса, он не достоин меня… Мне его ничуть не жаль.

Так он кричал без конца, Аксман не выдержал и стремительно бросился из убежища, но в ушах его все еще звучала бешеная брань фюрера.

И вот он стоит среди своих сотрудников, молодых, здоровых парней, которых, по чести говоря, следовало бы отправить на передовую. Они преданно глядят на него, они ждут от него слова, приказа, чего-то такого, что даст им надежду на жизнь. А он ничего, кроме смерти, не может предложить им. Он оглядел всех, одного за другим, долгим взглядом своих тусклых глаз, увидел, как люди дрожали от страха, перевел безнадежный взгляд куда-то в выгоревшую пустоту убежища и произнес:

— Фюрер отказался покинуть Берлин. Нам не остается ничего другого, как вместе с ним умереть.

Губертус вздрогнул от этих слов, как от удара. Мысли его работали лихорадочно. В ушах еще раздавалось: «…отказался покинуть Берлин…» Умереть вместе с ним? Невероятно! Он вспомнил разговор, подслушанный им во время отпуска осенью прошлого года. Его отец беседовал в кабинете с гаулейтером. Они не знали, что он, Губертус, сидит в библиотеке и сквозь раздвижные двери все слышит.

— Если тебе нужны еще акции, Отто, — сказал гаулейтер, — я смогу их раздобыть. Когда кончится эта заваруха, прежде всего понадобятся уголь и сталь. Подумай и о будущем. А будущее вовсе не так туманно… Знаю, что ты хочешь сказать, но лучше, если мы объединимся с вермахтом. Должны же найтись руководители в партии, действующие разумно, а я вовсе не хочу отправиться на тот свет, да и ты, очевидно, тоже? Ну так вот. Я, как ты знаешь, говорил со Шпеером, а у него связи среди крупных промышленников. Промышленники ведут переговоры с Америкой. Ведь именно они и стоят за спиной генерального штаба. Ты же сам не веришь, Отто, будто американцы хотят, чтобы Сталин всем заправлял в центральной Европе. Ну так вот, это единственный шанс снова встать на ноги. Мы будем им нужны, и поэтому лучше всего оказаться в конце войны там, куда придут американцы…

Судя по словам гаулейтера, война была проиграна. Теперь главное — оказаться в конце войны там, где будут американцы, и его отец, депутат рейхстага и кавалер ордена Крови, попытался помочь ему в этом. А тут Гитлер неожиданно отказывается покинуть Берлин. Каждую минуту ловушка может захлопнуться.

«И я окажусь в ней», — думает Губертус. Словно чья-то ледяная рука сжимает ему сердце. Его трясет озноб, вместо глаз остаются узенькие щелки. Он видит перед собой советских комиссаров с дымящимися револьверами в руках, татар в широких халатах, скачущих на лошадях, взмахивающих кривыми саблями, рыжебородых кавказцев с короткими кинжалами у пояса. Как они расправятся с ними — перережут глотку или вспорют живот? По сути дела, это безразлично. Но он не желает умирать, не желает гибнуть. Нет, к чертям. Отец все так хорошо предусмотрел, неужели его расчеты не оправдаются? «Я должен выбраться из Берлина, — лихорадочно думает он, — должен найти выход, черт подери! Мне вовсе не улыбается видеть, как они раздают водку, а потом расстреливают. В конце концов войну можно вести дальше, даже если она и проиграна. Я ведь участвовал в создании «Вервольфа», я знаю все эти дела «оборотней» как никто другой. Я еще им пригожусь!»