Украденная юность - [36]

Попросту невыносимо! Даже более того, унизительно и оскорбительно! Брандт стоял в стороне от других, прислонясь к кафельной стене, зажав в зубах сигарету. Лицо его выражало высокомерие и презрение. И когда полицейский открыл дверь камеры, чтобы впустить следующую партию заключенных, он быстро выступил вперед:

— Я требую, чтобы меня немедленно допросили!

Но страж порядка, даже не ответив, захлопнул дверь перед самым носом Брандта. Один из заключенных, наблюдавший эту сцену, сказал, добродушно улыбаясь:

— Да не волнуйтесь вы. Когда надо будет, они сами заявятся. Ведь им от нас что-то надо, а не нам от них.

Брандт сделал вид, что не слышит. Ожидание изматывало его, вонючая камера вызывала отвращение.

Наконец под строгим конвоем их начали выводить по десять человек. Брандт попал в первую партию и замыкал шествие.

— А ну живей, живей, поторапливайся! — прикрикнул на него полицейский.

Но Брандт пропустил это замечание мимо ушей. Он продолжал идти медленно, глядя поверх полицейского. Этот человек не существовал для него. В первом этаже перед одной из комнат их остановили, приказали выстроиться в очередь, и только после этого они были впущены.

За длинным столом, покрытым зеленым сукном, сидели полицейские вахмистры. Как только заключенные выстроились перед ними, они заорали:

— Всё из карманов на стол!

Брандт, не торопясь, начал выкладывать свои вещи: часы, удостоверение, кошелек, одну неначатую и одну надорванную пачку английских сигарет. Авторучку, записную книжку, солдатскую книжку и военный билет он оставил при себе. Держался он очень спокойно. Холодно смотрел на полицейского, у которого было самое обычное оплывшее лицо, низкий лоб, большой рот и мясистый нос Полицейский почувствовал его взгляд и поднял глаза. Брандт держался высокомерно и самоуверенно, эта заносчивость как будто не понравилась полицейскому — он сердито наморщил лоб и рявкнул:

— Сигареты конфискованы. Владеть имуществом союзнических армий немцам запрещено!

— Сигареты не конфискованы, — невозмутимо возразил Брандт.

Его надменность ошеломила полицейского. От удивления он запнулся, но тут же пробурчал:

— Это решаете не вы!

— А кто?

— Я! — Полицейский произнес это так резко, что терпение Брандта лопнуло.

— Вы? — заорал он, и в его голосе прозвучали прусские казарменные нотки, сдерживаемая до сих пор ярость прорвалась. Это был голос человека, привыкшего командовать. — Да кто вы, собственно говоря, такой? — гаркнул он. — Вы что, не видите, с кем имеете дело? Я запрещаю вам этот тон. Не знаете, кто я? Сигареты я получил в штабе гросс-адмирала Деница, так указано и в моих документах, и это вас совершенно не касается, понятно? А теперь вызовите мне какого-нибудь офицера, да — поживей, неужели вы думаете, что я стану разговаривать с вами!

У полицейского отнялся язык. Он обычно сталкивался со спекулянтами, проститутками и шпиками. Когда они грубили, он орал на них, а если это не помогало, брал дубинку или сажал в камеру, пока они не очухаются. Это был поседевший на службе опытный полицейский, тянувший свою лямку столько же лет, сколько Брандту было от роду. Полицейский многое перевидал на своем веку, но чтобы арестованный осмелился орать на него, такого с ним еще не случалось. От ярости он побагровел, рука потянулась было за дубинкой, но тут же опустилась. Он потерял уверенность. По высокомерному поведению молодого человека, по интонациям, выдававшим привычку командовать, он начал догадываться, что здесь не все так просто. Достаточно было заглянуть в удостоверение. Там стояло: курсант второго курса военного училища, и действительно печать штаба гроссадмирала Деница, нового главы правительства. Полицейский насторожился.

Брандт заметил нерешительность вахмистра. Подчеркивая каждое слово, он заявил:

— Живей вызовите офицера.

И полицейский послушно пошел к двери.

Все присутствующие замерли в ожидании. Полицейские пытались изобразить на лицах равнодушие, по уже несколько тише препирались со спекулянтами, а те, в свою очередь, начали широко улыбаться.

Брандт незаметно наблюдал за происходящим. У большинства арестованных никаких товаров не было, и они с готовностью уплачивали штраф в несколько марок. Брандту казалось, полицейские понимают, что черный рынок неистребим, и выполняют свою работу автоматически. Чего он хотел от офицера, Брандт и сам не знал и не представлял себе, как будет держать себя с ним этот офицер. Но чувство собственного достоинства не позволяло ему вступать в пререкания с простым полицейским. Это не соответствовало его положению. Он твердо рассчитывал на то, что полицейский офицер примет во внимание его прежнее звание.

Но вот полицейский вернулся с капитаном. Тот быстро подошел к Брандту.

— Вы прибыли из Фленсбурга?

— Так точно.

— Прошу…

Кабинет капитана находился неподалеку. Офицер пропустил Брандта вперед и уже в комнате представился:

— Разрешите — капитан Майбах.

— Очень приятно!

Последовало щелканье каблуков, короткий взаимный поклон.

— Прошу извинить — неприятное недоразумение, господин Брандт, — сказал капитан, — но мои люди не могли знать…

Брандт сделал рукой небрежный жест. Теперь он мог себе позволить быть великодушным. Он с первого взгляда понял, что перед ним офицер старой немецкой школы, который не потребует от него объяснений. Однако Брандт на поведение полицейского смотрел теперь иными глазами. С чернью необходима строгость и дисциплина, народ должен уважать полицейских как защитников закона. Всякие там демократические послабления в полиции недопустимы.