Украденная юность - [32]

— В свое время я зарыл портрет в землю, — услышал он голос Лаутербаха, — но теперь пришла пора, когда его можно всем показывать. Но, конечно, — он проницательно взглянул на Радлова, — нам еще много придется поработать с молодежью, пока она не поймет, кем, собственно, был Август Бебель. — Затем обернулся к остальным и крикнул: — Больше, должно быть, никто не придет. Давайте начнем.

«Много придется поработать с молодежью…» Эти слова запали Радлсву в душу, и пока Лаутербах зачитывал приказ № 1 советского коменданта Берлина, он размышлял, что бы они могли означать. Старик читал медленно, почти монотонно, слово за словом, иногда поглядывая поверх очков на собравшихся. На лицах присутствующих были написаны интерес и любопытство, хотя некоторые и пытались прикрыться напускным равнодушием. Радлов чувствовал, что люди чего-то ждут, ждут того, что позволит им понять дальнейший ход событий. Но чем дальше читал Лаутербах, тем меньше интереса выражали эти лица, а когда Седой наконец кончил, никто не нарушил затянувшегося молчания. Зашуршала бумага, кто-то кашлянул, и снова наступила тишина.

— Ну, что же? — спросил Лаутербах. — Может, кто-нибудь выскажется?

Ответа не последовало. Люди слишком привыкли молча выслушивать приказы, чтобы вот так вдруг свободно высказать свои мысли. Они поглядывали друг на друга, пожимали плечами, и в конце концов кто-то произнес:

— Запреты, только одни запреты. Ничего другого и они не принесли нам.

— Мне они принесли свободу, — спокойно возразил Лаутербах, и Радлов увидел, как он от волнения выставил вперед подбородок, — и вернули мое отечество. Вам тоже. Хотя вы еще сами этого не понимаете.

— И я должен пойти отмечаться? — спросил какой-то кряжистый малый. Он стоял против Радлова, прислонясь к стене и скрестив руки на груди.

— Вы же были блоквартом, господин Флейшер.

— Но я никому ничего не сделал. — Кряжистый малый опустил руки и сжал кулаки. — Под конец нас заставляли многое делать насильно, а мне всегда хотелось выйти из партии.

Лаутербах прервал его:

— А противотанковые рвы у канала? Мы копали, а вы, надев коричневую форму, командовали нами?

— Я обязан был слушаться.

— Не выкручивайтесь! — Голос Лаутербаха окреп. — Вы до последнего дня усердно командовали нами и все ждали «чудесного оружия».

Бывший блокварт промолчал. Кто-то спросил:

— Что же дальше? Скоро нам нечего будет есть.

— За это мы должны благодарить фашистов, — ответил Лаутербах. — Они заварили кашу, а нам ее расхлебывать. Поглядите вокруг, везде развалины, разорение… Нам придется начинать все сначала и сил не жалеть. Начинать надо немедленно.

— Говорят, в городе уже работают, — вставил кто-то.

— Да, в Берлине трудятся вовсю, вот и нам хорошо бы засыпать рвы, которые мы вырыли под командой господина Флейшера. Я полагаю, нам уже завтра надо начинать.

— С брюквой-то в животе! — насмешливо крикнул один из присутствующих, но, так как никто его не поддержал, тут же спрятался за чью-то спину.

Радлов иронически улыбнулся и подумал: «Так просто старику нас не обработать, хоть он из кожи лезет. И как он это себе представляет — засыпать рвы?..»

— Совершенно верно, с брюквой в животе, — ответил Лаутербах, — но я постараюсь достать продуктов, по крайней мере для тех, кто работает.

— Откуда же это возьмутся продукты? — подал голос тот же насмешник.

— Конечно, придется приложить усилия, — невозмутимо продолжал Лаутербах, — мы изберем комитет, он будет отвечать за работу и доставать продукты. Можно его назвать «Демократическая Германия» или как-нибудь иначе. Комитет наладит связь с советской комендатурой. А там посмотрим. Ну, кто сам хочет работать в комитете?

Никто не отозвался. Лаутербах медленно обвел взглядом всех присутствующих, йотом обернулся к Радлову:

— А как молодежь, не желает подать пример?

При этом вопросе Иоахим вздрогнул. Он прозвучал слишком неожиданно. Прежде чем Радлов собрался ответить, Лаутербах уже заявил:

— Стало быть, господин Радлов первый.

— Если вы меня возьмете… — Из кухни медленно протиснулся какой-то пожилой сутулый человек. Седые волосы космами свисали на лоб, левый рукав болтался пустой. — Ни на что другое я уже не годен…

— Прекрасно, папаша Шольц. Я полагаю, теперь достаточно. Или кто-нибудь еще хочет?

Но ни у кого больше не было охоты. Люди нетерпеливо шаркали ногами. Всем хотелось уйти домой.

— Значит, завтра у канала, — сказал на прощание Лаутербах. — Да захватите лопаты и кирки!

И он закрыл собрание; воспользовавшись толкотней, Радлов улизнул. Он, правда, видел, что Лаутербах кивнул ему, приглашая остаться. Но притворился, что ничего не заметил.

Ночью он беспокойно метался на узкой кушетке. При каждом движении под ним скрипели ржавые пружины, он прислушивался, не откроется ли притворенная дверь в соседнюю комнату. Там на бабушкиной кровати лежала Урсула. Она не спала, в душном весеннем воздухе чувствовалась какая-то напряженность, и Радлов догадывался, что девушка тоже прислушивается к каждому его движению. Вернувшись с собрания, он ничего не сказал ей. Пусть его оставят в покое.

А когда ему надоели ее расспросы, он попросту огрызнулся:

— Ах, отстань. Ну что особенное там могло произойти. Завтра надо работать, и комитет они выбрали.