Украденная юность - [18]

Ровно в шесть часов он открыл кованую железную калитку своей виллы. Сквозь молочную пелену утреннего тумана с трудом пробивались лучи восходящего огненного шара. В городе, до сих пор не пострадавшем от бомб, все было спокойно, в парке среди густых ветвей серебристых елей звонко и весело пели свою утреннюю песню птицы. Если бы не постепенно приближавшийся грохот, могло бы показаться, что город живет мирной жизнью.

Брандт шел по каменной дорожке сада, и четкий звук его шагов нарушил видимость покоя. Он с шумом распахнул дверь и вошел в вестибюль. Сусанна, его жена, сидела в одном из глубоких кожаных кресел, накинув на плечи меховую пелерину. Лицо ее смутно белело на фоне темных, обшитых дубом стен. Отто Брандт остановился в дверях и коротко спросил:

— Ты готова?

Она ответила легким кивком.

— Хорошо, хорошо.

На ходу он отстегнул портупею и пистолет, бросил их в кресло рядом с неподвижно сидящей женой и, громыхая сапогами, поднялся наверх. По дороге он успел еще крикнуть ей:

— Нельзя терять ни минуты, самое позднее через три часа здесь будут русские.

Вбежав в свою комнату, он сорвал с себя коричневую рубаху, с проклятьями принялся стаскивать узкие сапоги. А через две минуты уже стоял в вестибюле во всем штатском, накинув на плечи непромокаемый плащ. Он вынул пистолет из кобуры, проверил магазин и, удовлетворенный, опустил его в карман куртки. Жена все еще молча и неподвижно сидела в кресле, следя за ним равнодушным взглядом. Она поднялась только после его окрика:

— Пошли!

В кабинете он отпер потайной ящик своего стола, вынул пачку денег и сказал:

— Мне нужны твои бумаги.

Сусанна вышла из комнаты, но тут же снова вернулась, держа в руках сумку из блестящей черной кожи, и молча протянула ее мужу. Он извлек пачку документов, небрежно просмотрел, затем постепенно сжег их над свечкой, а пепел сдул со стола. Сусанна по-прежнему молча следила за ним.

— Так, — произнес Брандт довольным тоном, закончив эту работу, — теперь запомни: Отто и Сусанна Брандт умерли, только что умерли. Их больше не существует. Тебя зовут Элона Шиндлер, по профессии ты балерина, проживала в Ратиборе, Дата твоего рождения указана в новом паспорте. Вот он. — Брандт сунул документы в ее сумку. — Я твой муж, — продолжал он, — Альфонс Шиндлер, по роду занятий коммерсант, сорока восьми лет, также из Ратибора. Надеюсь, ты поняла меня? Да, вот еще что: ты урожденная Крачковская, твоя мать — полька.

— Нет!

Это было первое слово, произнесенное Сусанной, очень тихо, почти шепотом, но совершенно отчетливо. Брандт задвинул потайной ящик и запер его, точно собирался выйти из дому всего на несколько минут. Он встал и спросил, не глядя на жену и не отвечая на ее восклицание:

— Надеюсь, ты все поняла?

— Нет!

— Что — нет? — заорал он.

— Я урожденная Зедлиц, — сказала она тихо и спокойно, но очень гордо.

— И что же?

— Если это имя ничего не говорит тебе, то я ценю его весьма высоко.

Она посмотрела на него насмешливо и сверху вниз. Брандт рассвирепел. Она всегда кичилась своим дворянским происхождением, эта генеральская дочка, и вышла за него замуж только из-за денег. Он знал это давно. Она была холодной и бессердечной все годы их супружества, холодной и расчетливой, да к тому же гордилась тем, что умеет кое-как болтать по-французски, бренчать на рояле и получила так называемое высшее образование. А ну ее к черту, сейчас дорога каждая минута, пусть остается, если не желает ехать.

Брандт повернулся, вышел, хлопнув дверью, и побежал через сад к гаражу. Выведя машину и убедившись, что оба чемодана с продуктами и одеждой на месте, он подумал: «Придет, никуда не денется. Побоится остаться в пустом доме». Он разогревал мотор и ждал. Но Сусанна не шла. Тогда он бросился обратно, чертыхаясь оттого, что терял драгоценное время. Сусанна сидела, как и прежде, в кресле, высокомерная и гордая, с презрительной усмешкой на губах.

— Ты едешь или нет?

— Только как Зедлиц. Иначе нет.

Брандт разразился лающим смехом. Он видел ее презрительную усмешку и думал: «Пусть себе пыжится и важничает, но оставлять ее здесь ни в коем случае нельзя. Не то лопнет, как мыльный пузырь, эта басня о моей смерти. Она должна ехать, хочется ей или нет».

Теперь в его голосе зазвучали угрожающие нотки:

— Хочешь чтобы тебя изнасиловали русские?

— До этого не дойдет. Оставь мне ключи от ящика с оружием.

Он снова рассмеялся, на этот раз зло и грубо. Подойдя к ней, он крикнул тоном, не допускавшим возражений:

— Пошли! Живей!

И так как она даже не шевельнулась, он схватил ее за руки и швырнул об стену. Время не терпит, у него больше нет охоты препираться с ней.

— Дело идет о жизни и смерти, дурища, — заорал он. — Не понимаешь, что ли? Я тебе покажу, что такое неповиновение! — Не дожидаясь ответа, он схватил ее, поволок к двери, вытолкнул на лестницу и стащил вниз к машине. Бросив ее, точно мешок, на заднее сиденье, он запер дверцу. Затем дал газ, вывел машину из ворот, промчался по городу в западном направлении и выехал на шоссе, с которого через несколько сот метров свернул в луга.

Лицо Сусанны покрылось красными пятнами, она вся сжалась в комок и сидела молча. Брандт ни разу не обернулся, в течение трех часов они не обменялись ни единым словом. Но вот он остановил машину, достал из чемодана продукты и положил их перед женой. Сусанна с полным безразличием взирала на все происходящее и к пище не притронулась.