Уклоны мистера Пукса-младшего - [36]

Джемс попрощался последним… В темной передней, загроможденной сундуками и коробками, Джемс уверенно и нежно прижал к губам теплую руку Анички.

— Да, да, он зайдет завтра, обязательно зайдет. Он очень счастлив, — такие друзья, как Аничка, такие восхитительные…

Но тут Аничка закрыла ему рот своей ручкой, и Пукс три раза поцеловал бархатную, пахнущую одеколоном ладонь.

Улица сладко кружилась в запахах цветов, зелени и ночи. Джемс переживал сладкие мгновенья. И как молния — прорезала тишину ночи ужасная мысль:

Кто он? Как он смеет ухаживать за девушкой, когда он — бродяга, темная личность, политический враг. Ведь даже сейчас — где он будет ночевать?

Горькие мысли примчались толпой: жизнь ужасна — полюбить в чужой, враждебной стране…

И затем — не сегодня-завтра Джемса изловят, арестуют, расстреляют… А сейчас он — бездомный бродяга, мошенник, погибающий от мук и любви человек.

Ноги сами бегут в порт. Ах, если бы можно было сейчас очутиться дома, в Англии, вычеркнуть из жизни последние три недели!

Безнадежность все ближе подступает к Джемсу. Какая черная вода ночью. Как в ней, наверное, спокойно… Это, кажется, выход.

И Джемс, шепча побледневшими губами молитву, подходит к краю мола, огибает штабеля ящиков, подходит почти к самой воде.

— Ну, смелее. Прощай, жизнь… Раз… два…

Глава восемнадцатая, описывающая события последних суток.

Автор считает, что социологи уделяют слишком мало внимания влиянию самых обыденных вещей.

Примером может служить Джемс. Самый дом вызвал в его сердце ощущение изумительного покоя, тишины и привычного великолепия. А ванна из розового мрамора с целой серией кранов, термометров и приспособлений омыла не только его тело, но и его душу от грязи, приставшей к ним. Массажист массировал Джемса и, нежась в крепких, но уютных руках шведа, мистер Пукс позволял своим мыслям скользить по поверхности событий.

Обед, поданный ранее обычного, почти вернул Джемса в лоно благополучия. Но именно за обедом, когда после дичи он начал свой несвязный рассказ о событиях, обрушившихся на него, дух бунта окреп в нем — слишком глупыми и непонимающими казались ему все, сидевшие за столом.

Мать? — Джемс со вкусом произнес про себя: «старая намазанная дура», и не почувствовал при этом обычных угрызений совести. Мать не выдерживала сравнения даже с миссис Гуздрей, бывшей несомненно грубее, проще и старше.

Отец? — Камень. Человек, делающий деньги. Десятки лиц мелькали перед Джемсом, когда он смотрел на отца. Десятки умных, тупых, дорогих, ненавистных — разных лиц. Ну, чем отец, скажем, лучше убийцы-капитана? И тот и другой делают деньги, только каждый по-своему. А разве разница в методах облагораживает цель? Впрочем, может-быть, отец тоже убийца, но не непосредственный, грубый, а тонкий, косвенный, что ли, убийца…

Сестра? — Место сестры заняли мгновенно Бесси, Сюзанна, десятки еще других девушек его круга. Боже, до чего они скучны и одинаковы! Будто кто-то издавал их по одному шаблону. О чем он теперь будет говорить с этими дурами? Совершенно чужие люди.

Джемс на мгновение взглянул на самого себя: как он противно-прилично ест. Как он, одетый во все чистое и дорогое, связан этой одеждой, столовой, окружающими, этикетом, традициями — тысячами невидимых нитей, которые выдумали ослы, чтобы им не так тяжко было видеть свои длинные уши.

Правда, ванна… постель… нет, комфорт, конечно, нужен. Но ведь он не должен довлеть над всем, чорт возьми!

— Чорт возьми, — сказал Джемс вслух.

Миссис Пукс поморщилась:

— Не будьте дикарем, Джемс. Ведите себя прилично[68].

Ого, не хватало только этого! Он, которого считали погибшим, он, который прошел сквозь тысячи опасностей и тягот, видел мир и чувствовал его на своих плечах, — он должен вести себя прилично и выслушивать идиотские замечания этой женщины! И, главное, все забыто. Мать сказала «ведите себя прилично» так, как говорила это всегда. Будто бы ничего не было.

— Что вы ерундите, мама! Как я могу вести себя прилично, если…

— Джемс, не смейте так разговаривать с матерью. Мальчишка!

Еще и этот туда же! К чорту ванну, в таком случае!

— Я не мальчишка. Поймите вы это, ради бога, и не отравляйте мне жизнь вашими дурацкими замечаниями.

— Джемс!

Джемс вскочил:

— К чорту все, понимаете!.. Я хочу втолковать вам раз и навсегда: я — самостоятельный человек. Я буду делать все, что хочу. Я слишком много пережил, чтобы спокойно окунуться опять в идиотскую рутину традиций. Я хочу и буду. Ясно?

Все было слишком ясно. И, главное, этот скандал случился при лакее.

— Убирайтесь вон из-за стола, Джемс! Ну!

Джемс встал.

— С удовольствием. Я привык к тому, чтобы представители вашего класса глупы. Но быть таким глупым, как вы, отец, — боже мой, этого я себе никогда не мог представить.

В столовой, на Портсмэн-сквере[69] взорвалась бомба — сын обозвал отца глупым.

А сын, проходя мимо каменно-неподвижного лакея, вдобавок похлопал его по плечу и произнес тоном старика:

— Ничего, дружище, это недолго. Мы их сбросим, как там, в СССР.

Это, однако, было только прелюдией к дальнейшим подвигам в течение суток, грозивших, как потом говорила миссис Пукс, опрокинуть Англию.