Уинтер-Энд - [25]

— То есть медальон — это некая метка, так? И оставили ее вы.

— Мне не хотелось бы говорить об этом.

— Стало быть, вы?

Николас хранит молчание. Его поза, то, как он сидит, откинувшись на спинку стула и крепко сжав губы, показывает, судя по всему, что он считает разговор законченным. В другое время я, пожалуй, попытался бы надавить на него, но сейчас ощущаю слишком большую усталость. И я вызываю помощников шерифа, чтобы они увели Николаса.

А потом выхожу из комнаты и отправляюсь на поиски Дейла — и нахожу его в наблюдательной, перед прозрачным только с одной стороны стеклом.

— И что ты об этом думаешь? — спрашивает он.

Я пожимаю плечами:

— Похоже, Николас считает, что у него имелась причина убить Анджелу, и готов рассказать нам все, если мы установим эту причину. Давай сделаем копии фотографии из медальона и разошлем ее по всему штату — вдруг кто-нибудь опознает эту женщину. Наверное, неплохо было бы порыться в архиве городского врача, выяснить, не случались ли в городе странные смерти в то время, когда у него работала Анджела. Не исключено, что эта женщина лечилась у нее и умерла, а Николас винит в ее смерти медиков. И поищи также сведения о родителях, у которых власти отобрали детей, чтобы поместить их в «Святой Валентин». Может быть, она была плохой матерью — что-нибудь в этом роде.

— Она могла погибнуть и под машиной, водитель которой скрылся.

— Мысль интересная. Запроси полицию штата обо всех случаях со смертельным исходом за последние несколько лет, а я пороюсь в местных архивах. Возможно, ее лицо где-нибудь всплывет. — Дейл встает и собирается уйти, но я задерживаю его: — Как ты думаешь, не мог кто-нибудь из тюремных охранников наговорить Николасу лишнего?

Он нахмуривается:

— О чем это ты?

— Да просто я не понимаю, откуда он так много обо мне знает. Кое-что из того, что он говорит, очень близко к правде.

— Сомневаюсь, чтобы кто-то из наших мог рассказать о тебе так много, даже если бы он болтал с заключенными. Но никто из них не болтает.

Пока я копаюсь в старых записях о несчастных случаях, пытаясь найти женщину с фотографии в медальоне, проходит и время ланча, и первые послеполуденные часы. Фотографии, сделанные на местах аварий, номера водительских прав, подробности, касающиеся жертв. Ее в этих записях нет.

В половине четвертого я уезжаю в Уинтерс-Энд. Голова у меня какая-то легкая и пустая — как будто я накурился травки или получил сотрясение мозга. В чем тут причина — в общей усталости или в таблетках от мигрени, — я не знаю. Я стараюсь по возможности сосредоточиться на вождении и благодарю судьбу за то, что дождя нет и можно не бояться, что меня занесет на скользкой дороге.

Решив, что мне не помешает нечто тонизирующее, я останавливаюсь у «Садика Марты», захожу внутрь и прошу официантку принести мне чашку кофе. Какой-то старичок с густыми седыми волосами и бородкой присаживается рядом со мной. Одет он в красную клетчатую куртку и поношенные джинсы, что придает ему сходство с престарелым лесорубом или сельским музыкантом. Лицо его кажется мне отдаленно знакомым.

— Привет, — говорит он и, подозвав взмахом руки официантку, просит принести ему кофе. — Ты, случаем, не Алекс Рурк?

— Он самый.

— Бен Андерсон. — Он протягивает мне руку, я пожимаю ее. — Когда я видел тебя в последний раз, ты еще в школе учился.

— Вы были другом моего отца?

— Ну конечно. Когда я был сильно моложе, мы с ним, Джошем и еще парой ребят вместе ловили рыбу.

Я закуриваю, предлагаю ему сигарету и говорю:

— По-моему, я вас помню. Вы пару раз бывали в нашем доме на День благодарения.

— Верно. И новую веранду твоему отцу строить помогал.

— Ну да. Теперь вспомнил точно. Вы слышали о том, что случилось с моими родителями?

Бен кивает, отпивает кофе.

— Ужас. Такие хорошие были люди, оба. — Он кивает сам себе. — Вообще-то они, когда уезжали, оставили у меня кое-что. Пару коробок — скорее всего, со всяким ненужным хламом. Хочешь, забери их.

— Конечно.

Он допивает кофе, шарит по карманам в поисках мелочи.

— Давай я подвезу тебя к моему дому, и ты их возьмешь.

— Если вас это не затруднит.

— Я на пенсии, сынок, — говорит он, когда мы выходим на улицу. — Мне теперь спешить некуда. А ты чем занимаешься?

— Вы разве не слышали? — спрашиваю я. — Слухи здесь расходятся быстро, может, вы единственный, кого они миновали. Сейчас я помогаю шерифу расследовать убийство Анджелы Ламонд. Но вообще-то я частный детектив — работаю в Бостоне.

— Я нынче слухов почти и не слышу, — говорит Бен. — Все больше свой фургончик чиню. — Он указывает на стоящий у обочины старенький, но ухоженный жилой фургон. — Или рыбу ужу. Вот доживешь до моих лет, обнаружишь, что времени у тебя на слухи хоть пруд пруди, да только интересны тебе лишь те, которые тебя самого касаются.

Я усмехаюсь:

— Мне казалось, что старшее поколение только и знает что сплетничать, сидя на крылечке.

— Ко мне это не относится, сынок. Я, если что и услышу, при себе держу.

Двухэтажный дом Бена стоит на проселке, что тянется от северного конца Олтмейер-стрит. Когда мы подъезжаем к нему, я вижу свисающую с дверной ручки картонку, на которой написано от руки: УЕХАЛ НА РЫБАЛКУ. Глядя на табличку, я лишь качаю головой, а Бен вылезает из фургончика, отпирает дверь. В городе побольше Уинтерс-Энда и не таком спокойном эту табличку можно было бы заменить другой: ГРАБИТЕЛЬ, В ДОМЕ НИКОГО. БЕРИ ЧТО ХОЧЕШЬ.