Уик-энд с Остерманом - [7]

В этот обычный воскресный день он вместе с заместителем директора ЦРУ Джорджем Грувером сидел, уставившись в телевизор, в заднем дворике дома Данфорта. Оба они пришли к тому же заключению, что и Джон Таннер в двухстах пятидесяти милях к северу: завтра утром интервью, которое вел Чарльз Вудворд, станет новостью номер один.

— Правительству придется использовать свой месячный запас носовых платков, — сказал Данфорт.

— Им ничего больше не остается делать. Кто их заставлял выпускать этого Аштона? Он не только глуп, но и выглядит глупым. Мало того, что он дурак, на него и положиться нельзя. За эту программу отвечает Джон Таннер, не так ли?

— Он самый.

— Ловкий сукин сын. Неплохо бы убедиться, что он на нашей стороне, — сказал Грувер.

— Фассет убеждает нас в этом.

Мужчины переглянулись. — Вы видели досье. Вы согласны?

— Да. Да, согласен. Фассет прав.

— Как всегда.

На керамическом столике перед Данфортом стояли два телефона. Черный подключен прямо к розетке, лежащей на земле. У красного была красная же проводка, которая тянулась из дома. Он тихо зажужжал — звонков он не издавал. Данфорт снял трубку:

— Да… Да, Эндрю. Хорошо… отлично. Позвони Фассету в Реддер и скажи, чтобы приехал. Есть ли из Лос-Анджелеса подтверждение относительно Остерманов? Превосходно… Как договорились.

* * *

Бернард Остерман, выпускник Нью-йоркского университета 46-го года, вытащил лист из пишущей машинки и просмотрел его. Пройдя по бортику овального бассейна, сделанного в форме почки, он протянул рукопись жене. Лейла голой сидела в шезлонге.

Остерман тоже был голым.

— Тебе приходило в голову, что обнаженная женщина при свете не так привлекательна?

— А ты считаешь, что похож на портрет маслом?.. Дай-ка, — взяв страницы, она сняла большие очки. — Все кончено?

Берни кивнул.

— Когда дети вернутся домой?

— Их успеют позвать с пляжа. Я сказала Мари, чтобы позвонила. Я бы не хотела, чтобы Мервин в его возрасте получил возможность узнать, как выглядят обнаженные женщины при свете. В этом городе и так хватает извращений.

— Твоя взяла. Читай.

Берни нырнул в бассейн. Минуты три он без остановки плавал от стенки к стенке, пока не сбил себе дыхание. Он хороший пловец. В армии, когда он служил в Форте Дикс, был даже инструктором по плаванию. «Еврей-молния», как звали его в армейском бассейне. Но в лицо это никогда ему не говорили. Он был худ, но мускулист. В футбольной команде университета было уже не до шуток, и он стал ее капитаном. До "самого выпуска. Джой Кардоне говорил Берни, что взял бы его и в Принстон.

Берни только рассмеялся, когда Джой сказал ему это. Несмотря на внешнюю демократичность, которую привнесла в общество армия — только внешнюю, — Бернарду Остерману с Тремонт-авеню из нью-йоркского Бронкса никогда бы не удалось преодолеть освященные временем барьеры. При всех своих способностях, учитывая репутацию джи-мена, попытаться он бы мог, но мысль об этом даже не приходила в голову. Тогда, в 1947 году, он просто поставил бы себя в неудобное положение. Сейчас он могбы попробовать, времена меняются.

Остерман поднялся из бассейна по лесенке. Как хорошо, что они с Лейлой отправляются на несколько дней погостить на восточное побережье, в Сэддл-Уолли. Когда им на краткое время удавалось окунуться в другую, приятную и упорядоченную жизнь, они сильнее ощущали близость друг к другу. Все говорили, что на востоке жизнь носит куда более напряженный характер, чем в Лос-Анджелесе, но это было не так. Это только казалось, потому что поле действия там куда уже.

Лос-Анджелес, его Лос-Анджелес, который означал и Бэр-банк, и Голливуд, и Беверли-Хиллс, оставался прежним, когда все стали сходить с ума. Мужчины и женщины как сумасшедшие носились по лавочкам вдоль обсаженных пальмами улиц. Все на продажу, все сочтено и смерено, все щеголяли в оранжевых штанах и рубашках, расписанных словно в психоделическом бреду.

Были времена, когда Берни хотелось увидеть кого-нибудь в костюме от братьев Брукс, строгом и черном, застегнутом на все пуговицы. В сущности, это значения не имело, ибо он никогда не обращал особого внимания, какие костюмы носят племена, населяющие Лос-Анджелес. Может, эта мелькающая пестрота просто раздражала зрение.

Или, может, началась полоса застоя. Он здорово утомился.

— Ну как? — спросил он у жены.

— Очень хорошо. Но могут возникнуть проблемы.

— Какие? — Берни взял полотенце из кучки, лежащей на столе. — Какие проблемы?

— Ты безжалостно сдираешь все наносное. И это может вызвать излишнюю боль.

Не обращая внимания на улыбку мужа, Лейла ткнула в страницу:

— Помолчи минутку и дай мне закончить. Может, ты это вычеркнешь?

Берни сел в плетеное кресло, подставив жаркому калифорнийскому солнцу мокрое тело. Он по-прежнему улыбался — понятно, что именно жена имела в виду, и это успокаивало его. Годы, в течение которых приходилось подчиняться правилам своего ремесла, не лишили способности сдирать все наносное — когда хотелось.

А теперь настало время, когда этого хотелось больше всего на свете. Доказать самому себе, что еще можешь. Как в те времена, когда они жили в Нью-Йорке.

То были хорошие дни. Полные жизни восхитительные времена, подчиненные стремлению к цели. Ничего больше не существовало — лишь достичь ее, выполнить обязательства. Осталось лишь несколько лестных отзывов, написанных такими же настойчивыми молодыми литераторами. Тогда его называли проницательным, а также тонким и язвительным. И как-то раз даже выдающимся.