Ухожу и остаюсь - [12]

Я наклонился. Она поцеловала меня в щеку. Я ее. (Признаться, на улице ощущается какая-то неловкость.) Прежде чем выпрямился, успела чмокнуть еще раз в лоб. Сказала, как вслух подумала:

— Увидимся ли?

— Непременно. Жди. Пока!

Я побежал. Подумал, что, если оглянусь, ей приятно будет. Оглянулся. Она стояла — крохотная, седая, любящая женщина, за долгую, очень долгую жизнь привыкшая провожать и ждать. Голову она склонила по-птичьи на плечо, запавшие глаза были напряжены, но не плакали. Увидев, что я оглянулся, она озорно улыбнулась и сделала что-то перед собой правой рукой в мою сторону. Это было, как обычно, крестное знамение величиной с крупного шмеля.

Сбежав с пригорка на съезд, ведущий к причалу, я пошел шагом. (Все-таки в горле першило). Еще была видна крыша нашего старого дома. По углам ржавые листы поднялись и приветственно хлопали мне вслед на свежем весеннем ветру. Хлопали и гремели.

* * *

Учитывая уникальные «солнечные обстоятельства» — сверхвысокий уровень активности и полное солнечное затмение в районе Заполярья, мы готовились к чукотской экспедиции чрезвычайно кропотливо. Для меня этот процесс был особенно напряженным: вся ответственность за проведение экспериментов и наблюдений легла на мои плечи. Однако я и сам возлагал на них большие надежды (и, как оказалось, не напрасно: осенний научный семинар рекомендовал мою кандидатскую диссертацию к защите как докторскую).

Этими жалкими доводами я пытаюсь объяснить себе, почему не оставил своего полевого адреса никому из родичей. Видимо, хотел начисто отвлечься от «мирских» забот.

Рабочий журнал так описывает наш десант на берега Ледовитого океана: «Прилетели в долину Куе-Квунь. Выгрузили из Ми-8, смонтировали, подготовили, отъюстировали спектральное оборудование, портативный оптический телескоп, аппаратуру, приборы для проведения запланированных работ».

Несмотря на некоторые преимущества такого стиля, я хочу привести четыре выписки из своего личного дневника, те, что связаны, на мой взгляд, с основной темой повествования. Узко специальные подробности и хронологию опускаю.

1. «Живем в старых приисковых балках в долине реки Куе-Квунь, где, по свидетельству вертолетчиков, лет 20 назад стоял лагерь Олега Куваева; окружены со всех сторон низкими саркофагоподобными сопками. В переводе с чукотского название отвечает ландшафту: „Долина Смерти“. К счастью, среди нас нет суеверных.

Круглые сутки жестокое солнце катается над сопками. Днем жара в тундре достигает тридцати пяти градусов. Ягель под ногами трещит, пылит, как „дедушкин табак“. Сегодня приемник ласковым женским голосом сообщил нам, что „небывалые зной и сушь стоят по всей стране“. (Наконец-то наша фамильная гнилушка просохнет.)

На полуночном терракотовом солнце пятна различаются невооруженным глазом: три черных точки влево от центра, как три дырки в мишени. И каждый день мы нацеливаем на них свои приборы. Но не мы, а они нас обстреливают с колоссальной энергией.

Вспомнилось: „Слепому гневу солнечной короны подвластны наши ливни и ветра. А к ливню ломит кости у вороны, и оттого орет она с утра…“

В обед читал ребятам как доказательство, насколько интуиция поэтов глубже проникает в суть вещей, чем разум физиков. Это вам не „влияние солнечной активности на условия радиосвязи на дальних трассах полярных районов“. Молодые физики оскорбились.

Поскольку до конца стихотворение я не помнил, от редактора „Протуберанца“ поступило предложение всем попробовать его дописать для раздела „Ты можешь физиком не быть…“.

Памятуя давний бабусин урок, а также предостережение геофизика Городницкого, что к поэтам-начальникам подчиненные относятся с некоторым недоверием (ему виднее — он сам известный бард), выполнил задание редакции суровой прозой.

„Квазинаучное апокалиптическое“. (Светлой памяти тети Шуры Гороховой посвящаю.)

„В тот день солнце выплюнуло три черных протуберанца, и неистовый магнитный смерч через несколько минут вонзился в ионосферу нашей прародительницы, сорвав с нее голубую вуаль космического уюта. Сразу же небо из небесного сделалось желтым. Над землей заметались хвостатые стержни — зародыши смерчей и ураганов. В лесах, ставших как порох, обезумели звери, левиафаны морей бросили планктонные пастбища и начали метаться в поисках скал, подходящих для самоубийства, в погребах разом скисло молоко, и кровь человечества загустела на полтора сантистокса…“

Сотруднички прочитали, посмеялись — не справился, слишком похоже на вступление к научному отчету. И сам вижу…

Хорошо, что в городецком „убежище“ всегда прохладно. Последний раз бабуся меня порадовала — выглядела совсем молодцом».

2. «Завтра долгожданное затмение. На меня оно нашло сегодня. Сорвался из-за пустяка, буквально облаял при всех безропотного Леню Белкина — „за недобросовестность“, хотя именно он добросовестен до занудства, чем и раздражает меня вот уже третий год (зато лучшего помощника придумать невозможно). Обедать не стал, пошел со сводками к себе. Часа в четыре пополудни несусветно захотелось спать. Прикорнул на почти неразложенном спальнике, на один оборот раскатал и сразу, как будто за этим меня и звали, оказался в моем городецком доме. Время суток — ранний вечер, часов, может быть, семь или восемь, время года — поздняя осень или ранняя весна.