Уходим завтра в море - [22]

— Не-ет… Там такой игры не было.

— Так и здесь ее незачем заводить.

Юра отошел. Тогда Фрол позвал Авдеенко:

— Пойди-ка сюда. Не бойся, я тебя щелкать не стану. Находятся тут, которые обижаются, — сказал он на весь кубрик, чтобы Юра услышал. — Скажи ты мне попросту, без игры: это что, по-твоему? — ткнул он пальцем в койку.

— Что ты меня, за дурака считаешь? — огрызнулся Авдеенко. — Кровать!

— А вот и не кровать! Может, ты еще скажешь «постелька»? Это дома была постелька, а тут тебе койка! На корабле будешь спать в подвесной, в гамаке; держись за небо, чтобы не вывалиться ночью.

— А ну тебя!

— Нет, ты постой! А это, по-твоему, что за штука? — И Фрол описал рукой круг.

— Комната.

— Кубрик, милуша, кубрик! Запоминай на всю жизнь!

— Я не желаю запоминать! Очень мне надо! — рассердился Авдеенко. — Отстань!

— Что значит «отстань»? Я тут, будь спок, все равно, что дома… Небось, мамаша тебе говорила: «Шейку закутай, не простудись, Олеженька, нынче ветерок поддувает. Не промочи ножки, Олеженька, не пей сырой воды, остерегайся собачек, они кусачие».

— Пошел вон!

Фрол вскочил:

— Кому это ты «пошел вон»?!

— Вот пойду скажу старшине, что пристаешь, — плачущим голосом пригрозил Авдеенко.

Фрол схватил его за ворот.

— Жаловаться? — заорал он. — Да я из тебя все потроха вытрясу!

— Живцов затевает драку? — раздался вдруг густой бас.

— Смирна-а! — запоздало скомандовал дневальный; он прозевал появление командира роты.

— Это что же, Живцов таким образом насаждает флотские традиции? — укоризненно продолжал капитан третьего ранга.

— У нас драки не было, товарищ гвардии капитан третьего ранга, — довольно бойко ответил Фрол.

— А что же, вы полагаете, было?

— Просто я его поучил немного, чтобы он не задавался.

— На катерах вы тоже «учили» своих товарищей?

— Не-ет…

— Потому что они были старше вас и сильнее?

— Нет, товарищ гвардии капитан третьего ранга. Я же с ними в море ходил…

— А разве с Авдеенко, — кивнул Сурков на Олега, — вы никогда не пойдете в море?

— Ну, разве он пойдет? — презрительно кинул Фрол.

— Пойдет, — сказал Сурков убежденно. — Авдеенко носит такую же форму, как и вы. Думали вы об этом?

— Нет, — буркнул Фрол.

— А подумать бы следовало. Вы не должны забывать, что вы первые в Советском Союзе нахимовцы. Надо, чтобы у вас было настоящее морское товарищество. Как на кораблях. Посудите сами: разве можно ссориться с товарищем, с которым завтра ты пойдешь в бой, и он, может быть, первым бросится за борт, чтобы спасти тебя, раненого, перевяжет рану или, спасая тебя, пожертвует собственной жизнью? Пусть это вспоминается вам всякий раз, когда вы будете на пороге ссоры. Вы — моряки, а моряки славятся своей морской дружбой. Забияку, задиру, заносчивого и вздорного человека не потерпели бы в своей среде матросы на моей канонерской лодке! Для него оставалось бы только два выхода: или перевоспитать себя, или списаться навсегда с корабля…

Сурков подозвал старшину и обошел с ним весь кубрик. Он пощупал койки — достаточно ли они мягки, и потрогал подушки — хорошо ли набиты. Сказал, чтобы заменили лампочку другой, более яркой. Обещал, что скоро у нас будут радио и библиотека.

Пожелав нам спокойной ночи, командир роты, чуть сутулясь, вышел из кубрика.

Глава пятая АДМИРАЛ

Я получил от мамы письмо, в котором она просила зайти к Мирабу и Стэлле и поблагодарить за гостеприимство, а если успею — заглянуть и к Шалве Христофоровичу. Об отце мама не писала ни слова, и я не знал, сказали ей правду или еще не сказали. Мама просила передать привет Фролу: «Он славный мальчик, и у него никого нет, поэтому он особенно нуждается в друге. Дружи с ним, Никиток».

Мама не знала, что давать увольнительные нам будут только через три месяца и что Фрол за последнее время сдружился с Забегаловым и Девяткиным. Ему было о чем поговорить с ними — о боях, о десантах. Я завидовал им, огорчался, что они у меня «отбивают» друга…

Поэтому, когда Фрол однажды вечером сам подошел ко мне, достал из кармана коробку и предложил: «Кури, Кит», я сказал с сожалением:

— Ты знаешь, я не умею.

— Учись, коли не умеешь.

Чтобы не отставать от друга, я взял папиросу Фрол чиркнул спичкой и дал прикурить. Рот заполнился дымом, но я затянулся — и мигом закашлялся. Вдруг я услышал голос Протасова:

— А ну-ка, отдайте папиросы.

— Два года курю, — пробурчал Фрол, — а тут и покурить нельзя. Что за порядки!

— Встаньте, Живцов, вы говорите с начальником, — приказал старшина спокойно.

Фрол встал, взглянул на свою грудь, украшенную орденом и медалями, а потом на фланелевку старшины, на которой не было ни орденов, ни медалей, и неопределенно гмыкнул.

— Приказываю отдать папиросы.

— Что ж, курите! — вызывающе протянул Фрол коробку папирос «Темпы».

— А я не курю, — не обидевшись, ответил Протасов и спрятал папиросы в карман. — Придется о вас доложить командиру роты.

— Докладывайте, — огрызнулся Фрол. — Мне «губа» — дом родной.

— Ни на гауптвахту, ни в карцер вас не посадят, можете быть спокойны. Но в соединение сообщат, и на флоте узнают, что вы, Живцов, катерник, нарушаете в училище дисциплину.

Фрол этого не ожидал. Он поспешил было за Протасовым, но вернулся и сказал: