Ухо, горло, нож. Монолог одной вагины - [8]
Я смотрела прямо в ее глаза. В глаза этой сучки, служащей паспортного отдела. Обычные глаза. Карие. Утомленные. Мутноватые. Типа, как ваши.
— Где находился Живорад Бабич… — процедила она.
— Живко, — сказала я, — Живко…
— Где находился Живорад Бабич в сорок седьмом?..
— А какое это имеет отношение… — начала я.
— Вон! — выкрикнула она. — Убирайтесь!
Я вышла из этого зала. У двери стояли два полицейских; когда я входила, их здесь не было, а хвост ожидающих теперь тянулся до самой Белградской площади, которая теперь называется по-другому. Я пробиралась через всех этих мусликов, албанцев, боснийцев и сербов, которые строили из себя хорватов, и думала только о том, как бы мне не задохнуться. Можете говорить обо мне что угодно. Но я не чувствую себя сербкой. Я не сербка! Я не сербка! Я не сербка! И отъебитесь от меня с вашим ёбаным Бабичем! Я зашла в кондитерскую на площади. Хотела выпить немного воды. И одну зеленую таблетку, ноль пять. Тогда мне этого было достаточно. И знаете что? Люди буквально шарахались от меня. И морщили носы. Тут до меня доперло, что я обосралась. Реально обосралась. Я зашла в туалет и сняла трусы. И увидела говно. Темного, почти черного цвета. И я почувствовала, вы мне не поверите, но мне плевать, почувствовала какое-то облегчение, даже радость. Вот видите, что вы со мной сделали! У меня развился рак! У меня рак прямой кишки! Сучка, это останется на твоей совести! Правда, у нее никакой совести нет! Теперь вы поняли, что это она была сербка?! Там, где сербы, хорватам делать нечего! Этой сербской пизде наплевать на мою сербскую жопу. Она свою бережет! Но я чувствовала себя настоящей праведницей. Чувствовала свое величие, осиянное луной и звездами. Чувствовала себя невинной жертвой. А потом вспомнила, что Кики обменял шесть галстуков на килограмм черники. Боро, ну, тот Боро, с рынка, собирался ехать к кому-то на свадьбу, и ему почему-то как раз были нужны эти галстуки. И до меня доперло, что говно у меня черное вовсе не потому, что я невинная жертва, а оттого, что сожрала слишком много черники на пустой желудок. А Кики потом дал этой бляди тысячу марок, и мне выдали новый паспорт. Слышу, слышу, как вы спрашиваете: а квартиру ты выкупила? Выкупила. Так какого хрена тогда возмущаешься? А что они с нами делали? Такое было время. Но сначала я получила отказ. Это вам говорю я. И вы получили отказ. Мы все получили отказ! ОК. Но вы получили отказ не потому, что вы вонючие сербы. Вы просто получили отказ. Потому что такие трудные времена. Вы не негры. Вы белые. Так ведь и у белых не всегда все гладко. Это так. Я была бы счастлива получить отказ в качестве ленивой белой коровы. Или в качестве белого излишка населения. Может быть, вы и правы. Кто виноват, что моя старуха переспала с первым же Живко, который перед ней вытащил из штанов свой гэбистский член? В пятьдесят каком-то году. Да! В пятьдесят каком-то!! Вот. Если бы моя старуха не стала тогда сербской подстилкой, я была бы не Бабич из Загоры, а Бабич с Корчулы. ОК. Вы правы. Но если бы моя старуха трахнулась с Бабичем с Корчулы, меня бы не было. Обо всем этом я уже думала. Как раз в этом и есть проклятая загвоздка. Проклятая дилемма! Проклятое говно сраное! Или ты сербка, или тебя нет! До вас доходит? Разумеется, доходит. Вы не идиоты. Но вы и не сербы, так что вам на это насрать. И вам насрать на то, каково было мне. У меня есть лучшая подруга. Элла. Она осталась рядом со мной, не бросила меня. Вы понятия не имеете, что я тогда испытала! Сидишь в кабинете на работе. И тебе никто не звонит. Никто тебя никуда не зовет. Сидишь в полном одиночестве. Голая. Как французская шлюха, которая всю войну терлась среди немцев, и теперь ей обреют голову. Пока не обрили, но вот-вот обреют. Ты — как шлюха с еще волосатой головой, но ждать осталось недолго. Элла звонила мне каждый день. И делала вид, что уверена в том, что все это скоро кончится. Как будто тот Живко это воспаление мочевого пузыря или грипп. И нужно просто посидеть в тепле, попить чай из медвежьих ушек. И от Живко следа не останется. А что они с нами делали? Ну вот, вы опять за свое. Ну так что с того! Что с того, что они с вами делали! Что они вас затрахали! Ну и пусть! Пусть! Пусть! Что, вы теперь на меня настучите?! Убьете?! Запишете в четники[11]?! Объявите меня четницкой подстилкой?! Но Кики не четник! Он хорват! И Мики хорват! И я никогда не трахалась с четниками! Только с хорватами! Это вы трахались с четниками! Зачем вы меня бесите?! Какого хрена?! Я спокойно лежу себе в кровати, старики на экране подтирают носы своими огромными платками и плачут. Ночь теплая, или холодная, или дождливая, или ветреная. Я держу в правой руке пульт и рассказываю вам свою историю. Зачем вы меня заводите? Я сама завожусь? Я?! Вы так считаете? Но вы в большинстве, а я в меньшинстве. Почему вы считаете, что мне следует расслабиться и не обращать внимания? Мне кажется, что нас совсем немного осталось, нас, Бабичей, которые не с Корчулы, так что, может быть, хватит уже нас трахать. Наш вопрос решен. «Наш»?! Вот, видите, до чего вы меня довели? Я уже стала «мы»! Я превратилась в мы! Наш вопрос?! Какой, на хрен, наш вопрос?! Я это я! Я! Я это я! На дверях нашей квартиры написали краской из баллончика: «Вон из Хорватии!» Кому они это написали? Мне?! Мне, которая вообще не ориентируется в географии и которая никогда не жила «там»?! Соседи перестали со мной здороваться. А Михайло, хозяин мясного магазинчика на первом этаже нашего дома, вдруг превратился в Мирослава. И за одну ночь стал хорватом. И не захотел продать мне полтушки курицы, а ашана у нас тогда в городе не было.
